Олимпиада поперхнулась и молча ушла. Спустя некоторое время
она покинула родную фабрику и устроилась горничной в скромный профсоюзный
подмосковный санаторий, там особо не рылись в биографии прислужек.
Летели годы, Липа так и не вышла замуж, случались у нее
романы, но до дверей загса дело не дошло, и детей у женщины не родилось. В
конце концов Олимпиада привыкла жить одна, завела вместо дочери кошку и даже
начала находить некую прелесть в своем бытии.
Плавное течение жизни оказалось прервано не так давно: в
хмуром сентябре, через много лет домой вернулся Александр Михайлович.
Липа, распахнув дверь, не узнала брата, уставилась на
худого, беззубого мужика с палкой и воскликнула:
– Вы к кому?
– К тебе, – тихо ответил незнакомец.
Неверующая Липа машинально перекрестилась и спросила:
– Ты кто?
– Саша, – ответил мужик, – брат, или не
признала?
Секунду Олимпиада стояла молча, потом ее до макушки
переполнили чувства, целый коктейль из злобы, ненависти, тоски, обиды за свою
неприкаянную жизнь, одиночество.
– А-а-а, – зашипела она, оглядываясь на дверь
соседей, – приперся? Целая жизнь прошла! Звали тебя?
– Нет, – мотнул головой Дегтярев.
– Когда закон нарушал, моего совета спрашивал? –
не успокаивалась Липа.
Брат молча уставился в пол.
– Ну и вали, откуда пришел, – неистовствовала
Липа.
– Заболел я, – горько прошептал Дегтярев, –
похоже, помру скоро.
– А мне какое дело?
Дегтярев кивнул, потом развернулся и молча пошел вниз. Липа
хлопнула створкой, затем в полном изнеможении навалилась на нее. Только бывшего
зэка ей тут не хватало! Местные кумушки уже забыли о том, что у Олимпиады
имеется в роду уголовничек, а он – бац, и приехал. Нет уж, каждый сам строит
свою судьбу, пусть живет где хочет, из родительской, родной квартиры Саша давно
выписан. А вообще-то во всем виновата Полина, скрыла про сумасшедшую мать! Не
женился бы на ней Сашка, взял другую, супруга бы присмотрела за мужем, не
разрешила разбойничать.
Вечером, наплевав на приметы, Липа понесла ведро на помойку;
на лавочке в скверике она увидела сгорбленную фигуру Александра Михайловича.
Гнев снова ударил в голову бывшей ткачихе, она подлетела к брату и, сильно пнув
его в спину, приказала:
– Вали отсюда.
– Куда?
– Не знаю! Домой!
– В общежитии обретаюсь, в нашем городе хороших врачей
нет, велели в Москве поискать, – зашептал брат.
– Не позорь перед соседями, – зашипела Липа.
Дегтярев пожал плечами, потом очень тихо пробормотал:
– Значит, всё, судьба помереть как собаке!
– Ты о чем? – не поняла Липа.
Брат осторожно пошевелил ногой, обутой в дешевый ботинок,
поморщился и… заплакал. Липе стало жарко. Воровато оглянувшись по сторонам и
убедившись, что все местные кумушки давно спят, она велела:
– А ну пошли, поговорить надо.
Александр Михайлович вытер лицо рукавом.
– Нет, спасибо. К женам пойти… да… пропало! Все! Может,
к…
– Каким таким женам? – отшатнулась Липа.
– Долго рассказывать, да и незачем, – отмахнулся
брат, – в области живу, туда и вернусь, прости, Липа, не хотел тебе
навредить, так уж вышло, молодой был, жадный, о деньгах сильно мечтал, ну и
попутал бес. Рассчитывал набрать на безбедную старость, тебе приданое дать,
домик в деревне построить… Кто ж знал! Правильно поступила, вычеркнула меня,
тебе одно горе принес! Но они-то! Впрочем, ладно. До седых волос дожил, а ума
не нажил, надеялся на чужую порядочность!
Дегтярев встал, сделал шаг вперед и упал, Липа кинулась к
брату.
– Это ты меня прости, – запричитала она, –
бросила в беде, ой, горе, пошли домой.
Александр Михайлович поковылял за сестрой в родные стены.
Олимпиаду сильно замучила совесть, поэтому она ухитрилась
прописать брата в квартиру и даже пристроила его на работу в свой санаторий,
кладовщиком. Александр Михайлович стал выдавать горничным одеяла, подушки,
полотенца, белье.
Жили брат с сетрой очень скромно, тихо, гостей у них в доме
никогда не водилось, покупка новой чашки или рубашки для Дегтярева превращалась
в целое действие: сначала копили деньги, потом долго рыскали по магазинам,
изучая небогатый ассортимент.
– Семь раз отмерь, один раз отрежь, – твердила
Липа, обшаривая глазами прилавки, брат лишь кивал, он стал настоящим молчуном,
букой, общался лишь с двумя любимыми кошками.
Так прошел год. Александр Михайлович ходил по врачам, и
вроде ему стало лучше, во всяком случае, речь о скорой смерти уже не шла, но
вдруг Дегтярев слег с простудой, та переросла в воспаление легких. Врач
осторожно сказал Липе:
– Готовьтесь, похоже, вашему брату не выкарабкаться.
Возраст почтенный, туберкулез в анамнезе и рак легких, как только он до сих пор
протянул!
– Туберкулез? – изумилась Олимпиада. – Про
рак-то знаю, но туберкулез?
– Да, – кивнул врач, – правда, залеченный, но
все же, а вы не слышали об инфекции?
– Нет, – растерянно ответила Липа.
– Странно, – пожал плечами доктор и ушел.
Олимпиада осталась в палате около тяжело дышащего Саши. В
клинике умирающих отвозили в небольшую комнатку, медики не хотели травмировать
больных, но те все равно понимали: коли мужика поволокли на каталке в конец
коридора, да еще пустили к нему в неурочный час родственников, то смерть уже
наточила свою косу. Знала о больничных повадках и Липа, сейчас она сгорбилась
на табуретке, размышляя над вопросом доктора: «Вы не подозревали о
туберкулезе?»
Нет, даже не слышала о болячке, перенесенной братом. И что
она вообще о нем знает? Саша ничего не рассказывал о зоне и о том, как жил
большую часть жизни. Первое время Липа приставала с вопросами, но брат только
мрачнел и буркал:
– Не к чему прошлое ворошить, ничего хорошего из стога
не вылезет. Я бы и не приехал к тебе, да очень жить захотел, вот и подался в
Москву.
Не стал брат делиться информацией и о своих гражданских
женах, просто сказал:
– Неприятно вспоминать, потом как-нибудь, извини.
