– Ну, такое имя странное, – вздохнула
Марина, – в нашем магазине девочки простые служат: Лена, Маша, Катя,
Света, да и среди тех, кто постарше, обычные тетки – Мария Васильевна, Елена
Петровна… хотя… Эсфирь… Эсфирь… Где-то слышала… Гринберг… Эсфирь… или видела…
Знаете что?
– Что? – грустно спросила я.
– Вы купите справочник, сходите к нам в отдел, где
газетами торгуют, найдете адреса и телефоны пиццерий.
– Спасибо, – кивнула я, – дельное
предложение, но мне, если честно, очень эта Эсфирь Гринберг нужна.
– Тут ничем не могу помочь, – сообщила
Марина, – извините, за вами покупатель с тележкой ждет.
Я обернулась, увидела парня с кучей продуктов, извинилась и
пошла бесцельно бродить по залу. Супермаркет ничем не отличался от всех ему
подобных. Фрукты-овощи, мясо-рыба, печенье-конфеты. В небольшом закутке
помещалась печка, в которой золотились красивые плюшки, я их пробовала,
аппетитные на вид, они имеют вкус ваты, и съесть их можно лишь с пылу с жару,
чуть остыв, выпечка превращается в кусок резины.
Мгновенно налетели воспоминания. Вот мы с бабушкой Фасей
покупаем в булочной хлеб.
– Ну, выбирай, – предлагает бабуля.
Я оглядываю прилавок, если честно, ассортимент не слишком
велик. За стеклом лежат круглые ситники по десять копеек, пухлые калачи,
городские булочки с высоко поднятым хрустящим гребешком и три вида белого:
«Нарезной» за двадцать пять копеек, «Подмосковный» по восемнадцать и батон без
названия, его цена совсем невелика, чуть больше гривенника. Черные кирпичики
тоже не поражают разнообразием – «Бородинский», «Дарницкий», «Ржаной» и
«Ароматный». Булочек же вообще всего два сорта – «Калорийная» и «Свердловская».
Но у меня разбегаются глаза, я в детстве очень любила хлеб, он казался
невероятно вкусным, да и был таковым, почти никогда не плесневел, долго
сохранял свежесть. Ну куда подевались любимые москвичами сорта?
Нет, я не против французских багетов и круассанов,
оказавшись впервые в Париже, попросту объелась ими до приступа холецистита. Но
теперь, когда в столице России выбор продуктов европейский, отчего-то хочется
той «Свердловской» сдобы, с большими желтыми крошками, кривоватой булочки,
нелепо большой, некрасивой, но безумно вкусной. Впрочем, наверное, это просто
приступ ностальгии, тоска по детству…
– Послушайте, – раздался слева слегка задыхающийся
голосок.
Я обернулась и увидела Марину.
– Прямо все мозги из-за вас скрутило, –
заулыбалась она, – сижу и кумекаю: ну откуда про эту Эсфирь знаю? Где
фамилию Гринберг слышала? И вспомнила!
– Правда? – обрадовалась я.
– Пошли, покажу, – заговорщицки прищурилась Марина.
– Так Гринберг все же работает в магазине? –
обрадовалась я. – Ты с ней знакома?
Ничего не сказав, кассирша двинулась в сторону выхода, я
побежала за ней.
Глава 13
Марина подвела меня к двери и ткнула пальцем влево:
– Во, любуйся, Эсфирь Гринберг.
Я посмотрела в указанную сторону и увидела банкомат.
– Информация стоит денег?
– Ты о чем? – вытаращилась Марина.
– Указываешь на аппарат по выдаче купюр.
– Еще левее гляди!
– Там театральная касса, закрытая. У вас билетами
торгуют?
– Это арендаторы. Видишь Гринберг?
– Нет.
– Ну даешь, разуй глаза! Прямо перед носом висит.
– Кто?
– Эсфирь Гринберг!
– Висит?
– Тяжело быть непонятливой, – завздыхала
Марина, – во!
В ту же секунду кассирша подошла к большой афише,
приклеенной на стене, у самого выхода из супермаркета. Я уставилась на плакат:
«Эсфирь Гринберг. Всего три концерта в апреле, билеты в кассах города». Ниже
была помещена фотография худенькой горбоносой женщины со скрипкой в руке.
– Вот глупость, – захихикала Марина, – этот
плакат тут давно наклеили, я в него каждый раз тычусь, когда ухожу, машинально
фамилию читаю и уношусь. Вот в голове и застряло – Эсфирь Гринберг. А где
видела, и не припомню. Ваша знакомая, наверное, тоже перепутала! Нет в нашем
магазине кассирши Гринберг и не было, зато афишка имеется! Поняла? Ладно, мне
за кассу пора, пока.
Я растерянно рассматривала снимок скрипачки. Наверное,
Марина права, Лида часто ходит сюда за продуктами, вот и перепутала. Но что мне
теперь делать?
В кармане завибрировал мобильный.
– Даша, привет, – послышался бойкий женский
голосок, – как делишки?
– Спасибо, отлично, – машинально ответила я.
Меня всегда удивляют люди, задающие подобный вопрос.
Интересно, как бы отреагировала пока что не опознанная мною тетка, услышь она
сейчас правдивый ответ: «Вообще-то не слишком классно, никак не могу отыскать
никаких следов мерзавца и убийцы Лактионова»?
А еще имеются особи, которые подбегают к жертве происшествия
и осведомляются:
– Все хорошо?
Ей-богу, глупее вопроса не придумать! В каком смысле хорошо?
В ноябре к нам приезжала Клодетта, моя приятельница из
Франции. Клоди отлично говорит на русском языке, она великолепный переводчик,
поэтому никакого дискомфорта в Москве не испытывает, но я все же не решилась
отпустить ее одну в город. Было холодно и скользко, мы с Клодеттой аккуратно
брели по тротуару, шаркая ногами, словно древние старухи.
– Мне бы очень не хотелось шлепнуться, –
пробормотала Клоди.
Не успела она договорить фразу, как шедший перед нами
мужчина неловко взмахнул руками и рухнул наземь.
– О боже! – вскрикнула Клоди. – Несчастный,
он разбился.
Забыв про гололед, француженка ринулась к потерпевшему,
наклонилась над ним и сочувственно поинтересовалась:
– Ну как? Все в порядке?
Дядька сел, глянул на Клоди и рявкнул:
– Глупей ничего не могла спросить? Какой на… порядок?
Издеваешься, да? Топай мимо, кретинка! Ничего интересного нет, упал человек,
эка радость.
Я схватила Клоди за рукав, отволокла ее в сторону и
принялась отчитывать:
– Зачем полезла к нему?
– Спросить о самочувствии, – растерянно ответила
подруга.
