Господи, я же столько раз слышала эту песню, но только
сейчас поняла, о чем она. О любви, о тоске, о страхе одиночества, о нежелании
умирать, о мечтах, которые никогда не сбудутся.
Голос звенел и звенел, я качалась и кружилась в такт, тело
потеряло вес, руки превратились в крылья, а голова в воздушный шарик. На
секунду мне показалось, что ноги отрываются от сцены и я лечу над притихшим
залом, качаюсь на упругих волнах воздуха, купаюсь в море, бреду по теплому
песку, падаю, поднимаюсь и снова лечу. В конце концов тело исчезло, осталась
одна душа и стала подниматься ввысь, быстро-быстро, далеко-далеко. Зал простирался
внизу, нервно дышащее людское море колебалось. Я легко достигла потолка, он
внезапно распахнулся, возникло необъятное синее небо, засверкали непонятно
откуда появившиеся звезды, а я летела, словно птица, задыхаясь от счастья.
Бум! Обвалилась тишина, песня закончилась. Некто, словно на
канате, поволок меня вниз, я влетела в свое тело и затряслась, будто
простудившийся поросенок.
– Глафира, Глафира, Глафира! – орал зал.
Вдруг из темной ямы показался букет. На плохо гнущихся ногах
я подошла к краю сцены, присела и увидела девочку-подростка, протягивающую
цветы. Круглое личико обрамляли довольно длинные белокурые волосы, большие
голубые глаза, красивый рот. Что-то родное почудилось в этом лице. На девочке
была футболка с изображением собаки.
– Вы замечательно пели, – сказала она, – вот
держите, надеюсь, вы любите орхидеи. Вообще говоря, я хотела подарить их
Магутенко, но чуть не зарыдала, услыхав вас.
– Спасибо, – пролепетала я и вдруг помимо воли
выпалила: – Это твоя собака, она очень любит сыр.
– Верно, откуда вы знаете? – удивилась девочка.
– А еще она спит на подушке, под пледом!
– Точно.
– Сейчас я вспомню, как его зовут, сейчас… э… вот…
минутку…
– Пошли, – сказал Ванька, хватая меня за талию.
Спотыкаясь, я побрела за кулисы, но на полдороге обернулась,
девочка исчезла.
– Ну как, – поинтересовался Ванька, втаскивая меня
за сцену, – похоже, ты из наших!
– Из каких? – в изнеможении поинтересовалась я.
– Улетела, да? – прищурился Ваня. – Поймала
зал?
– Что, такое со многими бывает? – пробормотала я.
Ваня кивнул:
– Да, иначе с какой стати мы на сцену лезем? Думаешь,
только ради денег? Нет, милая, есть еще что-то, немногие, правда, могут это
ощутить, но уж если раз схватил тебя кайф, то все, навсегда. Кстати, можно не
обладать голосом, но уметь чувствовать зал, попадать с ним в резонанс, и тогда
публика будет тебя обожать, пойдет энергообмен. Это вещь тонкая. Один поет
изумительно и никому не нужен, другой еле-еле хрипит и покоряет миллионы
сердец. Так-то вот! Не все просто, и не только за звонкой монетой люди в шоу-биз
прут. Мы по большей части наркоманы, это с одной стороны, а с другой – мы
отдаем себя публике целиком. Если будешь только брать – ничего не выйдет, надо
и делиться. Ты извини, слов у меня не хватает, чтобы описать этот процесс, да и
не поймет тот, кто не почувствовал ни разу драйв.
Я потрясла головой:
– Мне плохо.
– Это с непривычки, давай в гримерку отведу, –
засуетился Ванька, – иди тихо, теперь торопиться некуда.
Держа музыканта за руку, я поплелась по коридору, один
поворот, другой, третий… За очередным углом глаза наткнулись на белокурую
девочку, ту самую, в футболке с собакой. Около нее стояло несколько человек:
высокий парень с бледным лицом, стройная, если не сказать худая, девушка с чуть
раскосыми карими глазами и лысый толстячок в сильно мятом костюме.
У меня в голове вспыхнул огонь. Таблетки, Ленка Горбунова,
машина, врачи, «она умерла», «кого вы мне привезли, эту закопайте»… Виски сжал
обруч, во рту пересохло, ноги мелко задрожали, по шее потек пот.
– Как зовут мою собаку? – внезапно звонко
выкрикнула девочка. – Говори, быстро.
Меня накрыло жаром, я сдернула с головы парик.
Девушка и парень отшатнулись, толстяк начал краснеть. Ванька
попытался увести меня. Но ноги окончательно перестали повиноваться хозяйке.
Потолок сместился влево, стены стали сближаться, пол резко поехал вверх,
исчезли звуки, и начало меркнуть изображение. Последним усилием воли, стараясь
окончательно не утонуть в черном, засасывающем меня болоте, я крикнула:
– Хуч! Мопс Хуч! Его зовут Хучик! Милый, любимый…
Хучик!
И тут стены, окончательно сомкнувшись, лишили меня
возможности видеть, слышать, разговаривать…
Глава 32
Я открыла глаза и чихнула. Надо мной моментально нависло
лицо Оксаны.
– Привет! – крикнула она.
– Здорово! – откликнулась я и попыталась сесть.
– А ну лежи, – велела подруга, – капельницу
пережмешь.
Тут я увидела, что в мою правую руку воткнута игла, от
которой тянется вверх тоненькая прозрачная трубочка.
Оксанка вытащила из кармана мобильный.
– Она проснулась.
Дверь в палату распахнулась, и появился румяный дядька с
самой сладкой улыбочкой на устах.
– Ну, – прочирикал он, потирая руки, – мы
знаем, как нас зовут?
– Замечательно, – усмехнулась я, – рада за
вас. Так как?
– Что – как? – оторопел мужчина.
– И как вас зовут? И почему вы так радуетесь, что
помните свое имя?
Дядечка улыбнулся и погрозил мне сарделькообразным пальцем.
– Шутница. Впрочем, рад представиться, Андрей Иванович,
а вас как звать?
– Дарья.
– Фамилия?
– Васильева.
– Отлично. Адрес вспомнить можете?
– Поселок Ложкино, это по Ново-Рижской дороге, недалеко
от Москвы.
– Машину умеем водить?
– Естественно.
– И на какой ездим?
– На «Пежо». Двести шестая модель, маленькая, как раз
для меня.
– Великолепно. Теперь поговорим о детях. Сколько их у
нас? Назовите имена, возраст.
Я повернулась к Оксане.
– Послушай, он журналист? С какой стати берет у меня
интервью?
– Помнишь, как меня зовут? – внезапно
поинтересовалась Ксюта.
