Тяжело вздохнув, я решила попытать счастья с другим номером
и, набрав его, услышала тихий, робкий голосок:
– Говорите.
– Позовите Настю.
– Какую?
– Звягинцеву.
– Такой здесь нет.
Но я все же не оставляла надежды. В конце концов, Настя
могла выйти замуж и сменить фамилию, я ищу Звягинцеву, а она давным-давно
Иванова.
– А какая есть? Позовите ее.
– Никакой, тут я живу, Светлана.
Я топнула ногой, ну и люди! Если живет одна, зачем
спрашивать: «Какую»?
– Это ваша квартира? – решила я продолжить
расспросы.
– Нет, бабушкина.
– Вы тут давно живете?
– Полгода.
– А прежних жильцов знаете?
– Кого?
– Ну тех, кто до вас жил?
– Нет, – пролепетала девушка.
Я приуныла, кругом облом и полнейшее невезение, но тут
собеседница совершенно неожиданно закончила:
– Это невозможно.
– Что?
– Знать тех, кто до нас тут обитал.
– Почему же, – вяло возразила я, – иногда
жильцы, уезжая, оставляют своим «сменщикам» новый адрес, просят сообщить тем,
кто станет их разыскивать.
– Невозможно, – безмятежно повторила
девушка, – потому что тут до нас никто не жил. Бабушка получила квартиру
от завода в шестьдесят первом году, как въехала, так и живет.
Я расстроилась почти до слез, но на всякий случай решила
уточнить:
– И квартиру она не сдавала?
– Пускала жильцов, – невозмутимо ответила
девица. – А как прожить-то? Пенсия крохотная. Работала всю жизнь честно,
на одном месте, а наше государство…
– Сделайте одолжение, позовите бабушку, – перебила
я ее.
– Она спит.
– А во сколько она встает?
– В шесть, – последовал короткий ответ, – как
привыкла с юности, так и живет.
Будильник я завела на полседьмого и, проснувшись от его
противно-настойчивого писка, мигом схватилась за телефон. Конечно, крайне
неприлично звонить в такое время, но вдруг милая старушка утопает в поликлинику
и застрянет там на целый день.
– Алло! – гаркнули мне в ухо.
– Вы бабушка? – от неожиданности спросила я.
– В общем, да, – засмеялась женщина, – но не
ваша.
– Простите, бога ради, мне нужна Настя Звягинцева.
– Ой, хорошо, что вы позвонили, – зачирикала
старушка, – приезжайте.
– Куда?
– Пишите адрес, да поторопитесь. До одиннадцати
успеете, а то мне на танцы уходить?
– На танцы? – растерянно повторила я.
– Ну да, я занимаюсь в студии «Латинос», –
сообщила бабуся, – так что постарайтесь побыстрей.
Скажите честно, вы любите рано утром выползать на улицу?
Лично меня от такой перспективы просто перекашивает. Вначале очень трудно
проснуться, потом, когда глаза все же раскрылись, я, спотыкаясь, бреду в
ванную, на меня нападает крупная дрожь, ни чай, ни кофе согреться не помогают,
а от осознания того, что сейчас придется выныривать на улицу, делается совсем
плохо.
Откуда ни возьмись у меня возникло видение. В тяжелом,
неуклюжем пальто из несгибаемого драпа, еле-еле отдирая от земли обутые в
грубые сапоги ноги, я бреду по заснеженному тротуару к метро. В одной руке у
меня тяжеленный портфель, а в голове полная безнадега, предстоит еще один
безрадостный рабочий день. На дворе темно, с неба сыплет то ли дождь, то ли
снег, под подошвами чавкает каша из соли, песка и полурастаявшего льда. Больше
всего на свете хочется спать, спать, спать, но я на автомате добираюсь до
подземки. В нос ударяет теплый, влажный воздух, толпа мрачных и хмурых людей
вдавливается в вагон, и, о радость, меня «доносят» прямо к свободному сиденью.
Шлепаюсь в узкое пространство между толстой теткой в клочкастой шубе из невинно
убиенного кролика и красноносым, нестерпимо воняющим чесноком мужичком.
– Нечего толкаться, – бубнит баба, сильно пихая
меня локтем, – небось не одна тут!
Мужик рыгает, «аромат», исходящий от него, становится
невыносимым. Но меня, несмотря ни на что, заливает ощущение вселенской радости.
Господи, как мне повезло! Нашлось место, и теперь я могу еще полчаса поспать.
Пусть толстая тетка пыхтит от злобы, а дядька испускает миазмы, наплевать на
них, я сижу, дремлю, кайфую. Нет, все-таки я принадлежу к касте счастливчиков,
не каждому так повезет утром. Кстати, у меня же с собой есть интересный
детектив. Лезу в портфель, но внутри, в объемных отделениях, нет книги, там
лежат… ноты! Очень старые, пожелтевшие тетради, похоже, изданные еще в начале
двадцатого века.
Картинка, моргнув, исчезла. Я, стоя в вагоне у двери,
изумилась до крайности. Интересно, откуда мне, лентяйке и эгоистке, до боли
знакомы ощущения женщины, вынужденной таскаться каждый день на работу? И почему
у меня с собой оказались ноты? С какой стати понадобились такие старые?
Продолжая размышлять, я добралась до нужного дома и
позвонила в квартиру.
– Зря я вас торопила, – заявила маленькая,
седенькая, похожая на тумбочку старушка, – занятия нам отменили! Ну да
ничего, все, что ни делается, – делается к лучшему.
Продолжая безостановочно говорить, она повела меня на кухню
и гостеприимно принялась угощать чаем. Речь старушки лилась потоком, через
десять минут я узнала о ней все. Зовут ее Клара Васильевна, лет ей столько, что
говорить стыдно, но, вообще-то, восемьдесят. Работала всю жизнь на заводе
кладовщицей, имеет кучу грамот, медаль «Ветеран труда», а еще, как передовик
производства, получила квартиру, вот эту самую, где мы сейчас сидим. И очень
хорошо, что повезло иметь собственную жилплощадь, потому как в годы лишений
одну комнату Клара Васильевна сдавала. Правда, сейчас поселила у себя внучку
Леночку, она студентка, но…
Понимая, что детального рассказа о недостатках девушки мне
не выдержать, я попыталась направить поток болтовни бабуси в нужное русло:
– Скажите, вы помните Настю Звягинцеву?
– Старость – не радость, – всплеснула руками Клара
Васильевна, – чешу себе языком, а человек по делу пришел. Сейчас, где оно?
Хозяйка принялась суетливо рыться в одном из шкафчиков.
