– Э-э-э, хитрованка! Там в полу, под решеткой, которая
пол прикрывает, люк имелся в подвал. Дом-то старый, про лючок то ли забыли, то
ли посчитали, что его не открыть. А может, тебе кто помог, а? Только утекла ты,
киса, и к шоссе бросилась.
– Нелогично выходит, – обозлилась я, – если я
имела сообщников, то почему они машину не подготовили?
– Значит, ты одна орудовала, – быстро согласился
Свин.
– И откуда у меня одеяло?
– Так сперла в больнице.
Я ошарашенно замолчала, потом поинтересовалась:
– С какой стати мне было хозяина убивать? Опять не то
получается. Он же горничной небось зарплату платил!
Семен издал серию коротких хрюкающих звуков, и мне стало
ясно, почему он получил столь милое прозвище.
– Ты, кисонька, решила у благодетеля деньжат стырить и
сумела сейф вскрыть. Он у парня ну в очень нестандартном месте находился – в
кладовке с припасами. Небось он решил, если бандиты наедут, то деньги в
кабинете или в спальне искать будут. К банкам с крупой не полезут. Только не
подумал Сережа о вороватых горничных да, на свою беду, домой в неурочный час
приехал. Прикинь, как он удивился…
– Откуда вы все это узнали? – только сумела
спросить я.
Свин хмыкнул:
– Киса, у меня такие связи! И что теперь делать станем,
Татьяна? Назад в клинику поедем? Да уж, тебе там очень обрадуются! Скрутят, к
кроватке привяжут. Есть у них такие милые постельки, без матраса, а в деревяшке
под спиной дырка!
– Зачем?
– А под нее ведерко ставят, – заржал Свин, –
чтобы всякие вроде тебя в туалеты не просились.
– Я никого не убивала, ей-богу, поверьте.
– Ты же ничего не помнишь, – издевался
Свин, – ни своего имени, ни адреса, ни возраста…
– Да, это так, но я знаю, что не могла убить.
– Невысокая, коротко стриженная, светло-русая, глаза
голубые, худая, имеет шрам от аппендицита, – спокойно перечислил Семен.
Я схватилась за пижамные штанишки.
– Да есть у тебя отметина, – отмахнулся
Свин, – не старайся, не верю, как говорил Станиславский.
Из моих глаз полились слезы.
– Я ничего, совсем ничего не помню, вообще.
– Тогда поехали в клинику.
– Не хочу!
– Да? Выбора-то нет, киса.
У меня внезапно затряслась голова, по спине пробежал озноб,
перед глазами сначала появилась серая сетка наподобие москитной, потом
запрыгали разноцветные шары и стала медленно надвигаться темнота. Последнее,
что я помню, был гневный вскрик Глафиры.
– Ну ты мерзавец, Свин!
В следующий раз я очнулась ночью, в окнах был беспросветный
мрак. В углу большой комнаты горела лампа, на диване в круге желтого света
сидела Глафира с журналом в руках. Я попыталась подняться и застонала – голова
болела нещадно.
– Проснулась? – спросила Глафира, откладывая яркий
томик. – Хочешь есть?
– Да, если можно.
– Пошли на кухню.
Пошатываясь, я добрела до огромного помещения, села на стул
и стала смотреть, как Глафира роется в холодильнике.
– Сыр будешь? – спросила она.
Я кивнула.
– Ты не злись на Сеньку, – вздохнула
певица, – хоть он и дикая свинья! Он тебе проверку устроил.
– В каком смысле?
– Ты, похоже, в самом деле Рыкова Татьяна, –
пояснила Глафира, – убила Сергея Лавсанова, только не из-за денег. Он к
тебе полез, изнасиловать хотел, на кухне дело было, вот ножик под руку и
попался. И потом, ты москвичка.
– Зачем же тогда Свин наврал? – удивилась я,
впиваясь зубами в бутерброд.
– Он думал, что ты врешь, притворяешься
беспамятной, – пояснила она, – решил, что в какой-то момент не
выдержишь и заорешь: «Все не так было». Но ты молчала, а потом в обморок упала.
Теперь Свин в сомнениях.
– Я не вру!
– Похоже, нет, – кивнула Глафира, – совсем
ничего не помнишь?
– Ну… я умерла в два часа ночи.
– Ой, расскажи, – подскочила Глафира.
Мы проговорили некоторое время, потом она зевнула, меня тоже
потянуло ко сну.
Утро началось с короткого крика:
– Вставай!
Я быстро вскочила, пошатнулась и, чтобы не упасть,
ухватилась за стену.
– Молодец, – похвалил меня Свин, – вот она,
зэковская выучка. Раз – и готово.
Я села на кровать.
– Я никого не убивала.
– Хватит, – вполне миролюбиво сказал Семен, –
вот что, киса, хочешь в психушку?
– Нет, не отдавайте меня туда, – взмолилась
я, – что угодно, только не это!
– Лады, лапа, давай договоримся. Ты будешь работать у
Глафиры.
– Кем?
– Всем: костюмершей, гладильщицей, мамой, поваром,
уборщицей. Одним словом, станешь за нашей звездой ухаживать. Давно человека
найти не можем.
– Почему?
– Так концертов на дню по три штуки и чешем много.
– Чешете? Кого?
Свин захохотал.
– Чешем! То есть по провинции ездим, с концертами.
Конечно, Глашка и в Москве поет, по клубам, только основные денежки с
Тмутаракани капают. В месяц тридцать концертов в двадцати городах отпоет, и
жить можно. От нас прислуга бегом бежит. У всех семьи, мужики, дети. А у тебя
никого.
– Я одинокая?
– Совсем.
– И замужем не была?
– Не-а, поселишься у Глашки, – продолжал
Свин, – денег тебе платить не собираюсь, зачем они тебе? Жратвы сколько
угодно, шмотки дадим. Будешь хорошо работать – награжу, стыришь чего или
лениться начнешь – в клинику сдам. Просекла?
– Да, – тихо ответила я, чувствуя себя маленьким
камешком посреди огромной пустыни.
