Как-то раз я тосковала за письменным столом, проклиная злую
судьбу, забросившую меня в это отвратительное заведение. Работы нет, а домой
раньше шести не отпускают. По магазинам тоже не пробежишься, потому что нужно
иметь пропуск на выход. Одним словом, жуть.
Но тут появился майор и заявил:
– Васильева, поедешь на дачу к нашему генералу. День
рождения у него, гости ждут. Кино им привезли, будешь переводить с ангольского.
Я попыталась было объяснить чурбану в военной форме, что
ангольского языка не существует, в Анголе говорят на португальском.
– Один шут, – отмахнулся солдафон, – собирайся живей.
– Но у меня французский и немецкий, другими языками я не
владею, – слабо сопротивлялась я.
Маркин покраснел:
– Васильева, шагом марш к машине. Больно умная,
французский-немецкий… Велено перевести фильм, вот и действуй. Других никого
нет, отставить разговорчики!
Сами понимаете, в каком настроении я прибыла на мероприятие.
Меня провели в кабинку, дали в руки микрофон, в зале расселись гости. Я шумно
вздохнула и решила: ну выгонят меня с позором, и что? Даже лучше, избавлюсь от
противного Маркина.
Экран засветился, на нем появилось изображение степи.
«Может, и обойдется, – подумала я, – португальский язык похож, правда, весьма
отдаленно, на французский, кое-что я пойму, а остальное додумаю». Но не успела
я успокоиться, как перед глазами возникла юрта, затем два всадника, начавших
гортанный диалог, и до меня дошло, что лента на… монгольском языке. Очевидно, в
нашем отделе барахлит телефон, или у Маркина в ушах два банана – у него
попросили специалиста с монгольским языком.
И куда было деваться? Схватив микрофон, я понесла чушь:
– Здравствуй, батыр!
– Привет, друг!
– Зачем приехал?
Тут камера дала общий план, я увидела у юрты несколько
женских фигур и в порыве вдохновения продолжила:
– Жениться хочу на твоей сестре.
– Заходи, договоримся.
Всадники рядом поскакали к юрте. Я обрадовалась. Неужели
угадала и дело катит к свадьбе? На всякий случай добавила:
– Твоя сестрица красавица, я влюблен в нее…
Хотела было далее развить тему, но тут вдруг один из
всадников резко взмахнул рукой, и откуда ни возьмись появилась целая армия
людей на коротконогих конях. Началась битва, в разные стороны полетели
отрубленные головы, полились реки крови. В полном ужасе уставившись на
смертоубийство, я обреченно пробормотала:
– Не договорились о калыме за невесту, из-за этого и
возникла великая битва.
От позора меня спасли два обстоятельства. Во-первых, генерал
и его гости сильно поддали, и им, очевидно, было все равно, что показывают. А
во-вторых, киномеханик, сержант лет сорока, засмеялся, и тут же сеанс
прервался.
– Что случилось, Сергей? – спросил генерал.
– Ща, Петр Иванович, налажу! – крикнул механик. – Копию
плохую прислали, пленка рвется, зараза.
Потом сержант повернулся ко мне и подмигнул:
– Значитца, так, главное, не тушуйся, Петр Иванович минут
через пять заснет, он, когда на грудь примет, всегда кемарит. Только он
захрапит, остальные разбредутся, оно и правильно, смотреть эту нудятину
невозможно, нет бы чего хорошего заказал, так подавай ему войну обязательно. На
всякий случай запомни: ни о какой свадьбе тут и речи нет, сплошная драка. Тот,
который в синем халате, – плохой, в красном – хороший.
И он снова включил аппарат. Очевидно, Сергей хорошо знал
Петра Ивановича, потому что вышло, как он обещал. Спустя полтора часа генерала
разбудили. Он открыл красные мутные глаза и спросил у меня:
– Тебе чего?
– Я переводчица, распишитесь, пожалуйста, в наряде.
– А, – протянул генерал, – давай, конечно, молодец, хорошо
все объяснила, одно не понял, кто из них за красных, а кто за белых дрался!
– Тот, который в синем халате, самый главный белогвардеец, а
в красном – наш, чапаевец, – нашлась я.
На следующий день Маркин, притормозив около моего стола,
заявил:
– Молодец, Васильева. Петр Иванович очень тобой доволен
остался, говорит, три раза до этого фильм смотрел и ничегошеньки не понял, а ты
все отлично перетолковала. А ведь кривлялась: «Не знаю ангольский!» Теперь,
если кто из Анголы приедет, только тебя отправлю.
С гордо поднятой головой Маркин удалился, а я осталась
сидеть с раскрытым ртом. Все оставшиеся месяцы до увольнения я в ужасе
вздрагивала, боясь, что меня и впрямь приставят к ангольцам, которые в те годы
считались нашими братьями по оружию.
Придя от этих воспоминаний в хорошее расположение духа, я
дошла до уродливой пятиэтажки, обнаружила нужную квартиру и позвонила.
– Вам кого? – спросил детский голосок.
– Соню, почтальона.
– Баба, – завопил ребенок, громыхая замком, – к тебе
тетенька пришла!
Дверь распахнулась, я увидела крохотную прихожую и маленькую
черноглазую женщину, вытиравшую руки посудным полотенцем.
– Вы ко мне? – настороженно поинтересовалась она. – С
претензией? Пропало что? Журнал сперли?
– Что вы, – приветливо улыбнулась я, – просто хочу кое-что
узнать.
– Идите на кухню, – велела Соня.
Я втиснулась в пятиметровое пространство и подавила тяжелый
вздох. Это сейчас у нас огромный, двухэтажный кирпичный особняк и домработница
с кухаркой, но большая часть моей жизни прошла в Медведкове, как раз на такой
кухне, где между холодильником и крошечным столиком оставалось место лишь для
одной табуретки. Как только не пытались мы с бабушкой увеличить свое жизненное
пространство! Сначала оттащили «ЗИЛ» в прихожую, но тогда стало негде повесить
вешалку. Поставили его в комнату и лишились сна. Старенький агрегат тарахтел
так, что дрожали диван, стулья и буфет.
– Садитесь, – предложила Соня, вытаскивая из-под стола
табуретку.
Я осторожно опустилась на колченогую скамеечку и решила
сразу брать быка за рога.
– Меня зовут Лена Гладышева.
– Соня, – ответила почтальонша.
– Вчера вечером, около восьми, вы разносили почту?
– А как же! Два раза в день положено, – кивнула Соня, – я
аккуратно разложила.
