— Протезировали-то бесплатно? Челюсть золотая?
— Бесплатно, но не золотая, а с напылением. А за мучения во благо Отечества могли бы, конечно, герою войны и раскошелиться на золото, — вздохнул, скривившись от нехороших воспоминаний, Володя.
— А пить и жевать уже не больно? — поинтересовался Ветишин.
— Не больно, а водка особенно полезна, она только дезинфицирует раны старого воина, — улыбнулся ротный.
Мы подошли к закрытому складу-ангару, и Володя принялся тарабанить в дверь и орать:
— Кладовщик! Васька! Отворяй ворота, пройдоха. Чем быстрее откроешь, тем меньше возьмем.
Дверь с неприятным скрипом открылась, и на пороге появился прапорщик в расстегнутой гимнастерке, почесывающий большой, толстый живот.
— Привет. Чего такой потный? — усмехнулся Володя. — Коробки с тушенкой прячешь по углам?
— От таких, как ты, пожалуй спрячешь! Здорово, брат! Давно вернулся? Болтали, что тебе полголовенки снесло, а у тебя все на месте. Может, другую голову снесло, что между ног? — и они принялись сжимать друг друга в объятиях.
— Нет, та цела, все нормально, два месяца дома проверял на прочность и эластичность, — хмыкнул ротный.
— Эластично? — заржали я и Ветишин.
— Да, только вот приходилось все делать по ночам, чтобы жену не пугать! Потому что скобы стояли на челюстях, и мое лицо было постоянно со страшным звериным оскалом. Ужас!
Прапорщик мялся на пороге, не желая впускать толпу офицеров.
— Мы чего к тебе пришли, дело у нас, неотложное, — Сбитнев начал продвигаться вглубь склада, тесня Василия.
— А ко мне просто так поболтать не ходят, всем что-то нужно. Корыстные вы, — ответил прапорщик, пытаясь сопротивляться из последних сил.
— Васька, ты из себя ангела бескорыстного не строй. Никифор и Острогин ордена получили, а закусить нечем. Паек в рейде съели, старшина должность сдает, все выпил, гад, и сожрал.
— Идите к Берендею, он остатки не сдал еще, а я никому ничем не обязан.
— К Берендею нельзя, мы ему и Соловью чуть физиономию в Гардезе не намяли. Они сейчас в обиде — ничего не дадут.
— Правильно сделают, не плюйте в колодец, где водицы еще пригодится напиться. Ладно, заходите, так и быть, чего-нибудь соберем, — прекратил сопротивление и смилостивился кладовщик.
В ангаре стоял полумрак и только у стойки с документами светила ночная лампа. Возле нее скакала в тельняшке и с ошейником на шее небольшая обезьяна, привязанная цепочкой к стене.
— Это что за чучело? — удивился я.
— Сам ты чучело. Это Аркашка! Макак! Настоящий мужик! На, сволочь, успокойся, — и Василий засунул окурок в пасть животному.
Обезьяна судорожно сделала две затяжки, быстро успокоилась и принялась курить с наслаждением, что-то по-своему бормоча себе под нос.
— Ни х… себе, — крякнул Ветишин.
— Это что! Сейчас спектакль будет, специально для вас. Аркадий Михалыч, пить будешь? — поинтересовался прапорщик.
— Угу-уху, — запрыгало и заверещало, обрадовавшись, животное.
— Вот ведь, скотина, все понимает. Водку обожает больше, чем фрукты, а коньяк почему-то не любит, не пьет, — заулыбался Васька и погладил зверя по голове.
— Откуда он у тебя? — спросил Володя.
— Полгода назад разведчики привезли из Джелалабада. Поначалу трескал только апельсины, яблоки и бананы, а теперь жрет все подряд. Голод не тетка, где я ему бананов наберу? Пьяница стал ужасный. Если выпиваем и ему не наливаем, драться лезет, а как напьется, песни свои горланит. Курить научился, окурки ворует.
— Прямо как человек, наверное, Дарвин был прав, мы с обезьянами имеем общего предка, — засмеялся Володя.
— А почему Аркаша? — удивленно поинтересовался я. — Что-то очень знакомое имя, есть ассоциации с кем-то.
— Так ведь начпо Севастьянов Аркадий Михайлович! Он как-то проверять склад заявился, увидал его, и гладить полез. Аркадий этого не любит, тяпнул за палец. Начальник спрашивает: как зовут? Я ляпнул, что Аркаша, и чуть язык не проглотил. Шеф сморщился: как-как, почему так назвали? Не понравилось… Мы стали его убеждать, что не Аркаша, а Алкаша. Созвучно, мол, послышалось. Все равно не понравилось полковнику. В итоге объявил выговор за курение в помещении на рабочем месте, говорит, что какой-то приказ был Министра обороны пару лет назад.
— Инфаркт не хватил моего шефа, когда макак его за палец укусил? — спросил я.
— Вроде живехонький уехал, да еще коробку тушенки и сгущенки с собой прихватил. Но выговор записал в карточку.
Мы посмеялись. Прапорщик расщедрился и предложил:
— Ребята, давайте бахнем по сто грамм за вашу удачу, и за твое, Вовка, возвращение!
Василий разлил по французским стаканам спирт, достал банку огурцов и Ветишин произнес:
— За замену! Чтоб вернуться всем живыми!
— Вздрогнули! — выдохнул Вовка и громко крякнул. — Чего даешь на закуску?
— Банку тушенки, банку килек и банку лосося, сало в банках, огурцов вон в бочке набирайте и пару банок салатов.
— Вот так да? Начальству целую коробку, а нам по банке… Не густо, на десять ртов.
— Всем давать, так на халяву весь полк сбежится, мне что прикажете, склад настежь распахнуть? Скромнее будьте. Меньше ешьте, больше пейте, скорее свалитесь, тогда точно на всех хватит. Сейчас еще кто-то от комбата Папанова должен подойти, он тоже «Звезду» получил, и Скворцов танкист звонил. Бери, что дают, и уносите ноги. Считаю до трех.
В этот момент обезьяна допила из чьего-то стакана остатки спирта и пришла в необычайное возбуждение. Она принялась швырять вилки, стаканы, перевернула пепельницу.
— Аркашка, скотина, алкаш проклятый, пошел вон, — заорал прапорщик и дал макаку звучную затрещину.
Макак обиделся, заскочил на жердочку и принялся оттуда плеваться, корчить рожи и пронзительно орать.
— Заткнись, скотина, больше не налью! — пожурил макака Василий и кинул ему банан.
Тот схватил его и моментально сжевал.
— Больше корми зверя, а то, не закусывая, сдохнет, — сказал на прощание Володя. — До свидания, Василий! Покудова, Аркаша!
— Уа-ха-ха! — заверещал зверь и бросил в нас от избытка чувств пустую банку.
* * *
Три бутылки водки и бутылка коньяка, купленные по дешевке по двадцать чеков в дукане, быстро подняли настроение. На огонек заглянул Бронежилет, оставшийся старшим за убывшего в отпуск комбата. Лонгинов плавно перемещался по всем ротам. В третьей был его кабинет, и он начал движение оттуда. Там орден отмечал старшина, а во второй — взводный. Теперь добрался, наконец, и до нас. Язык у него уже сильно заплетался, щеки пылали, но держался зам. комбата еще довольно бодро.
