Роща эта составляла неотъемлемую часть Роузленда, вместе с другой рощей, расположенной у самой стены. На пару они занимали чуть меньше двадцати акров из пятидесяти двух, составляющих всю площадь поместья, и объяснить наличие опавшей листвы в одной роще и полное отсутствие в другой я пока мог только тем, что вторая находилась в непосредственной близости от особняка.
Каким образом главному садовнику удавалось столь эффективно убирать листья в этой роще, меня особо не занимало, в отличие от другого вопроса: почему он считал необходимым их убирать? Возможно, это имело какое-то отношение к мальчику, которого держали взаперти.
Миновав рощу, я вышел на луг, где траву уже не косили, и местами она доходила до пояса. После жаркого лета зеленый цвет она сменила на бело-золотой. Сезон дождей еще не наступил, и ветер не прибил ее к земле. Новая, зеленая, пока не росла.
На вершине холма я остановился, глядя на юго-запад, в сторону мавзолея, который возвышался в нескольких сотнях ярдов от меня. После минутного отдыха я направился бы к нему, если бы краем глаза не уловил какое-то движение.
Земля с гребня этого холма уходила вниз, но пологий спуск переходил в подъем следующего холма, не столь высокого, далее виднелся третий и четвертый, словно золотистое луговое море в какой-то момент застыло чередой катящихся друг за другом волн, с глубокими впадинами между ними.
Наполовину скрытые высокой травой, уменьшившиеся в размерах благодаря углу, с которого я на них смотрел, одетые в грязно-белое, сливающееся с бело-золотым травяным фоном, они шли по гребню третьей от меня волны. Числом не меньше двадцати, но не больше тридцати, легкой, но неуклюжей походкой.
Некоторые горбатые, с наклоненной вперед и, несомненно, деформированной головой, хотя с такого расстояния я не мог сказать, действительно ли у них асимметричные черепа или все дело в игре света и теней. Суставы рук, похоже, отличались от человеческих, они дергались в высокой траве, напоминая передние конечности возбужденных орангутангов.
Многих из них отличала прямая спина, без горба между плечами, и шли они с высоко поднятой головой более правильной формы, чем у их неудачливых собратьев. Эти могли бы идти легче и быстрее, если бы их не тормозили горбуны.
У большинства рост составлял примерно шесть футов — кто-то чуть выше, кто-то ниже, — с такого расстояния все они выглядели крепкими, мускулистыми, жестокими, и я не сколько не сомневался, такие враги смертельно опасны.
На этот раз они не притащили с собой сумерки, но, похоже, при солнечном свете они видели так же хорошо, как в кромешной тьме. Я точно знал, что это те самые существа, от которых я прятался в ларе для фуража и высоко на дубе. С такого расстояния я их не слышал, но они выглядели так, что вполне могли рычать, фыркать и пищать.
С гребня они спустились в лощину, и я облегченно выдохнул, благодаря судьбу за то, что они меня не заметили. Мне бы следовало уйти с самого высокого холма, но я застыл, как зачарованный, в надежде увидеть их вновь.
Страх ледяной струйкой заскользил по спине. Разум, изумленный увиденным, казалось, не мог связать двух мыслей.
Они появились на следующем подъеме, направляясь к гребню очередного холма. С такого расстояния они могли показаться миражом, если не растаять в воздухе, то раствориться среди высокой травы.
Хотя я не видел их достаточно близко, чтобы с уверенностью говорить об их внешности, у меня сложились определенные впечатления, на которые я мог опираться. Длинные плоские головы переходили в тупорылые, мясистые морды. Руки я видел, кисти — нет. Они шли, выпрямившись, даже бежали, но я не мог отнести их к животным, которые способны бегать менее чем на четырех лапах. Только приматы могут стоять на задних конечностях: люди, гориллы, гиббоны, мартышки… Эти существа не относились к приматам. Мне также показалось, что я видел короткие, заостренные клыки, темнеющие на фоне бледных лиц, клыки, которые могут ранить и рвать. Они заставили меня подумать о диких кабанах. Кабаны, хряки, свиньи, их тела грубо отлиты в приматовские формы, морды перекошены от злобы. Деформированные и горбатые индивидуумы не воспринимаются как изгои, потому что все члены этого племени, с дефектами или без оных, уроды.
Они не появились на дальнем холме, словно дематериализовались, как принято у духов. Но я мог поклясться, что они не призраки, не плод моего воображения. Родились они в Роузленде или прибыли сюда погостить через некий портал между мирами, об этом я не имел ни малейшего представления. Понимал только одно — встречи с ними надо избегать любым способом. Они, похоже, пребывали в непрерывном движении, подобно акулам, постоянно кормились, наверное, могли учуять кровь, даже когда она еще циркулировала в венах их добычи.
Глава 19
Я решил, что с посещением мавзолея можно повременить. Спустился по склону, пересек дубовую рощу — на земле так и не появилось ни одного листочка, потом длинную лужайку, на которой застыл свинцовый Энцелад, все еще не раздавленный богами.
Если мне предстояло умереть в этот день, а все к этому шло, в спальне у меня осталась одна вещь, которую я хотел бы унести с собой в смерть.
В эвкалиптовой роще я торопливо прошел по вымощенной каменными плитами дорожке и оказался перед дверью башни в тот самый момент, когда Ной Волфлоу выходил из нее. Не могу сказать, кто из нас выглядел более встревоженным, но только он держал в руках помповик.
В обычные времена, если такие выпадали в Роузленде, Волфлоу — гора Везувий в состоянии покоя, невозмутимый, как гранитный пик, упирающийся вершиной в облака. Но вы чувствуете его мощь, вулканическую и всегда кипящую энергию, которая превратила его в такого успешного и богатого человека.
Высокий, ширококостный, с литыми мышцами, напоминающими броню, он производил впечатление даже без короткоствольного, с пистолетной рукояткой, помповика двенадцатого калибра. Решительное лицо, серые глаза, глубоко посаженные в идеальных эллиптических глазницах, прямой нос, крепкий, раздвоенный подбородок, к которому сбегали челюстные кости. Грива густых черных волос, которой позавидовали бы и жеребец, и лев. Только рот, с полными губами, размером вроде бы меньше, чем следовало, наводил на мысль, что внутри этого сильного человека мог прятаться слабый.
— Томас! — воскликнул он, увидев меня.
Он обращался ко мне так не потому, что демонстративно отказывался величать меня мистером. Просто находил мое имя таким необычным, что чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы пришлось его произносить. В день нашей встречи он сообщил мне, что будет использовать мою фамилию как имя, потому что «когда я произношу „Одд“, у меня возникает ощущение, будто я на тебя плюю». Мне не показалось, что Волфлоу настолько щепетильный человек, чтобы смущаться из-за моего имени, но, возможно, он решил показать себя предельно галантным и вежливым, находясь в компании Аннамарии, которая очаровывала всех, кто встречался ей на пути.
Помповик в руках Волфлоу обеспокоил меня ничуть не меньше, чем встреча с двуногими свиньями, но он не угрожал мне помповиком, хотя у меня и возникло ощущение, что будет. Вместо этого он спросил:
