– Наверное, чашечки от разных сервизов, – не успокаивалась
Маня.
– Нет, – улыбнулась Вика, – раньше так часто
делали. Этот сервиз называется «Отдых в деревне». Видите, на сахарнице карета с
лошадьми, а на масленке домик с садом? И орнамент по краям, везде, на всех
предметах листочки.
– Дорогая вещичка, – с видом знатока заявил Кеша.
– Мне почти даром досталась, – радостно ответила
Вика, – всего за триста долларов.
– Да не может быть! – подскочила Зайка. – Тут
одного серебра килограмма два, а еще работа.
– Мне просто повезло, – пояснила Вика, – знаете,
как я люблю посуду, в особенности старинную! Но ты, Зая, права, цены на
аукционах просто ломовые, я пару раз ходила, только без толку, всегда находился
кто-то побогаче. А в магазинах одна дрянь выставлена, антиквары –
хитрецы, что получше – на торги отправляют или постоянным покупателям
звонят… Так вот, поехала сегодня утром на наш рынок, тут недалеко, возле МКАД,
мы там творог берем у крестьян, сметану, масло. Хожу по рядам, вижу – бабулька
стоит, с чашкой.
Вика, в самом деле страстная любительница посуды,
заинтересовалась, подошла поближе и ахнула. Бабулька держала в руках изящную
вещичку из серебра, явно раритетную и очень дорогую.
– Сколько хотите за безделушку? – прикинувшись
равнодушной, поинтересовалась Викуша.
– А сколько дашь! – прокашлял божий
одуванчик. – Полтысячи не жалко?
Викуша чуть было не сказала, что пятьсот баксов все-таки
дороговато за одну чашечку, отдайте, мол, за триста. Но тут до нее дошло, что
бабуля хочет пять сотен в рублях.
– Дорого тебе? – по-своему поняла молчание
потенциальной покупательницы старушка. – Так и быть, за четыреста уступлю.
Ты не сомневайся, видишь пробу? Хочешь, возьми блюдечко и сходи вон туда, в
ювелирный магазин, они подтвердят: серебро это, без обману. Это наша семейная
реликвия, да нищета заела, вот и продаю.
Викуша с радостью протянула бабульке деньги. Та, аккуратно
спрятав ассигнации, спросила:
– А может, весь сервиз захочешь?
– Какой? – спросила Вика.
– Так чашка из набора, – пояснила старушка, – дома
еще пять стоят.
Обрадованная неожиданной удачей, Вика сунула пенсионерку к
себе в машину, отвезла ее по указанному адресу в деревню и увидела в буфете
красоту писаную. Плохо понимавшая ценность сервиза старуха запросила за него
триста баксов, и Вика с превеликой радостью их отдала.
– Ну что, попробуем чай из этих чашек? – потирала руки
Вика. – В первый раз я такой сервиз видела недавно в антикварном, но
он стоит десять тысяч баксов, вот и не купила. А тут такая феерическая
удача. Эх, жаль, совочка для сахара нет, потерялся, похоже.
– И чего хорошего в старой посуде, – скривилась
Маня, – не понимаю я этого! Лучше новую купить, зачем пить из плошек,
которыми пользовались посторонние люди? Фу, по-моему, это негигиенично.
– Я их тщательно вымыла, – рассердилась Вика.
– Все равно, – уперлась Маня.
Чтобы загладить бестактность девочки, я быстро сказала:
– Викуля, налей мне чайку или кофейку.
– Кофе не в эти чашки, – бормотнула Вика.
– Почему? – удивилась Зая.
– А бабушка предупредила: они только под чай, от кофе
портятся.
И она загремела в буфете посудой, на свет появились
фарфоровые изящные чашечки.
– Кофе сюда налью, – сообщила Вика, – так, кому
что?
– Мне, естественно, чай, – плотоядно потер руки
Андрюшка, – терпеть не могу кофе.
– И мне чаю, – хором ответили мы с Зайкой.
– Хочу кофе, – быстро сказала Маня.
Я подавила улыбку. Маруська никогда не употребляет этот
напиток, он ей активно не нравится, просто она не хочет прикасаться к
антиквариату.
– Я тоже, пожалуй, кофейку, – протянул Кеша.
Мне стало совсем смешно. Брезгливый до болезненности,
Аркашка избрал ту же тактику, что и Манюня.
Дегтярев же отказался и от того, и от другого.
– Позже, – сказал полковник, – я так объелся, что
в меня ничего не вольется.
Домой мы поехали около полуночи. Кавалькада машин вырулила
на шоссе. Кеша, посадив около себя Маню, как всегда, нажал на газ и унесся
далеко вперед. Александр Михайлович, обладатель черного «Запорожца», безнадежно
отстал, он не слишком уверенно чувствует себя за баранкой. Зайка молча рулила
по Ново-Рижской трассе. Я сидела около нее, зевая и борясь со сном.
Вдруг Зая притормозила.
– Ты чего? – очнулась я.
– Меня тошнит, – пробормотала она и рванулась из
машины.
В ту же секунду я почувствовала резь в желудке, потом к
горлу подступило что-то мутное, тяжелое. Пришлось бежать за Зайкой.
Минут через десять мы кое-как пришли в себя, умылись,
поливая друг другу на руки воду из бутылки, утерлись бумажными носовыми
платками и вернулись в машину.
– Интересное дело, – пробормотала Ольга, – с чего
это нас прихватило?
– Не знаю, – прошептала я, чувствуя, как к горлу снова
подкатывает что-то отвратительное.
Зайка глянула на меня, я на нее, и в ту же секунду мы снова
понеслись к канаве. Если честно, давно мне не было столь плохо. Голова
кружилась, ноги дрожали, по спине тек холодный пот, в желудке ворочался
раскаленный еж с торчащими в разные стороны иглами.
– Боже, – простонала Зайка, рухнув на сиденье, –
умираю!
У меня было то же ощущение. В сумочке ожил
мобильный.
– Мусик, – заорала Маня, – вы где?
– Еще на Новой Риге, – прошептала я, – на тридцать
пятом километре.
– Что случилось, вы сломались?
– Да, – еле слышно ответила я и навалилась на Зайку.
Она откинулась в кресле и попыталась натянуть на себя плед,
которым мы укрываем в машине Банди.
– Холодно мне, холодно, – лепетала она, – прямо
трясет всю.
Меня тоже начал колотить озноб, и я решила включить печку,
но вместо рычажка обогревателя ткнула пальцем в радио. «Это любовь, –
понеслось из динамика, – что без денег делает тебя богатым, это любовь, о
которой в книжках ты читал когда-то».
– Выключи, – прохрипела Зайка, – умоляю.
