Настя ликует, наконец-то ей удалось заарканить богатого
папика. Настя с Асей приходят в урочный час к профессору, тот, слегка напоив
их, начинает вести разговор о свадьбе, медовом месяце, подвенечном платье…
Глупые девчонки хихикают, потом профессор предлагает покататься, в великолепном
настроении дурочки садятся в машину, едут к МКАД, и тут автомобиль «ломается»,
не доехав до Кольцевой магистрали пару метров, в тихом, безлюдном месте. Ни
Настя, ни Ася водить не умеют.
– Черт! – восклицает Лев Николаевич. – Ну-ка, девочки,
подтолкните, сейчас заведется.
Глупышки охотно выполняют просьбу, упираются руками в
багажник, и… Воротников дает полный газ, машина резко катит назад, профессор
переезжает девчонок, потом для верности проезжает по телам еще раз. Идет
сильный дождь, на улице темно, свидетелей никаких. Лев Николаевич сбрасывает
труп Насти в овраг, а тело Аси отвозит за несколько километров и оставляет в
кустах с другой стороны дороги, затем выкатывает на МКАД и исчезает. Он
абсолютно уверен, что свидетелей больше нет. Про Диму Кулака профессор узнать
не успел. Настю нашли утром, Асю через день, никто не связывает их дела в одно.
– Ужасно, – прошептала Зайка, – но при чем тут Лика?
– Это другая история, – сухо сказал Дегтярев, – не менее
ужасная, чем первая.
Он помолчал, потом повернулся ко мне:
– Помнишь, Лика рассказывала тебе, как ее отец, Степан
Иванович, рассвирепел из-за пустяка, спор о том, следует ли расстреливать
преступника Воротникова?
– Да, – кивнула я.
– Так вот, тот Воротников, Николай Михайлович, отец Льва
Николаевича. Николай Михайлович торговал валютой, его поймали и расстреляли, –
со вздохом пояснил полковник. – С детства перед Львом Воротниковым открывались
потрясающие перспективы. Дом – полная чаша, любящие родители. К тому же у юноши
очень светлая голова, он талантлив, и… все рушится в одночасье. Отец
расстрелян, мать умирает от инфаркта. В ординатуру Льва, несмотря на блестящий,
«золотой» диплом, не берут, его не принимают на приличную работу, не дают
написать кандидатскую диссертацию, приходится сидеть в лаборатории у идиота,
который выдает открытия Воротникова за свои, в общем, мрак, который
рассеивается лишь после падения коммунистического режима. Лев Николаевич
большую часть своей жизни страстно мечтал отомстить тем, кто лишил его всего,
и… отомстил.
– При чем тут Лика! – взвыла я. – При чем, а? Она ведь не
имеет никакого отношения к расстрелу Николая Михайловича!
Дегтярев принялся теребить край пледа, потом с
несвойственной ему робостью спросил у Лики:
– Сказать им?
– Да, – кивнула подруга, – чего уж там! Говори!
– Отец Лики, Степан Иванович Подуйветер, был исполнителем
приговоров.
– Кем? – обалдела я.
– Человеком, который расстреливал, вернее, как тогда
говорили, исполнял высшую меру наказания, – тихо ответил Дегтярев. – Таких
людей было всего несколько в советской России, работали они в условиях
абсолютной секретности, ездили по тюрьмам и приводили в действие приговоры.
– Не может быть, – прошептала я, – я читала, что это делал
взвод солдат, у которых, через одного, имелось заряженное ружье, никто не знал,
у кого боевой заряд!
– Глупости, – отмахнулся полковник, – работал один
исполнитель. Перед казнью он тщательно готовился, читал дело, проникался
правильными чувствами к приговоренному, понимал, что суд наказал преступника
справедливо, и получал табельное оружие.
– Это правда? – бросилась Зайка к Лике.
Подруга отшатнулась:
– Я сама узнала только вчера, была уверена, что папа
военный, полковник, особо не задумывалась над тем, откуда у нас с мамой пайки и
почему отец постоянно мотается по командировкам. Думаю, что и мамочка была не в
курсе дела… Хотя… теперь я уже ничего не знаю!
Я попыталась привести мысли в порядок. Степан Иванович!
Веселый, охотно рассказывающий не слишком приличные анекдоты, милый старик,
угощавший меня коньяком, добрый дедушка, купивший Кеше шубку. Мне так нравилось
бывать у Лики в гостях! Степан Иванович всегда радовался мне, тут же вытаскивал
конфеты, пару раз он дал мне дельные житейские советы, выручал деньгами.
Господи! Вот это поворот!
– Ты уверен? – налетела я на Дегтярева.
– Абсолютно, – кивнул полковник. – Вот причина, по которой
Лике, по мнению Льва Николаевича, следовало сгнить на зоне. Когда Воротников
узнал правду, Степан Иванович уже умер. Но они очень сильно жаждали мести,
настолько, что ослепли от злобы, они…
– Кто «они»? – удивилась я. – Но ведь речь идет о Льве
Николаевиче!
Дегтярев тяжело вздохнул:
– Ты же умный человек, Дашутка.
– Издеваешься, да? – обиделась я.
– Нет, на этот раз говорю абсолютно серьезно. Неужели у тебя
не возникли естественные вопросы?
– Какие?
– Откуда бы Льву Николаевичу, никогда не видевшему Лику,
знать про цветастый сарафан, который она носит? Лика давно сменила фамилию
Подуйветер, она меняла их столько раз, что любая справочная запутается. Как он
узнал, что Лика – дочь Степана Ивановича? Почему Лев присылал в СИЗО и на зону
конфеты от твоего имени? Знал, что вы близкие подруги? От кого?
– Так это он подсунул Лике «Птичье молоко», съев которое
бедняжка потеряла разум и бросилась на сотрудницу колонии? – запоздало прозрела
я.
– Ага. Но откуда бы ему знать про вашу дружбу и про
обожаемые Ликой конфеты? Кто рассказал ему про свадьбу Лики? Кто, в конце
концов, пропустил свое приглашение через цветной ксерокс, чтобы у Насти
оказалась возможность попасть на свадьбу? Кто отправил Лике на зону конфеты,
ведь Лев Николаевич был на конгрессе!
– У Льва Николаевича был сообщник?
– Да.
– Кто-то из наших общих друзей! – дошло до меня наконец.
Внезапно Лика заплакала:
– Это ужасно, но ведь я не виновата, даже понятия не имела,
кем работал папа… И теперь Верка сама в тюрьме…
– Вера, – прошептала я, – Карапетова… Ее родители…
– Вазген Ованесович и Анастасия Сергеевна Карапетовы сбывали
доллары вместе с Николаем Михайловичем Воротниковым, – пояснил Дегтярев, – они
пошли подельниками. Все получили высшую меру, и всем приговор исполнил…
