Я не знаю, где он работал, но, судя по имеющимся благам,
Степан Иванович занимал немалый пост. Мне Ликин отец очень нравился, мы с ним
даже дружили. Как только я появлялась в гостях, Степан Иванович моментально
вынимал из бара бутылку коньяку и призывал:
– А ну, полутезка, садись, Ивановна, прими двадцать граммов
и расскажи, как жизнь идет!
Как-то я пожаловалась, что на дворе зима, а у Кеши нет
шубки. В те времена раздобыть для ребенка шубу из натуральной цигейки было
редкостной удачей, искусственные, под «барашка» и «леопарда», висели
повсеместно, но, скажите, какой в них толк? От двадцатиградусного московского
мороза они совершенно не спасали!
Степан Иванович молча выслушал мои стенания, а на следующий
день хитро улыбающаяся Лика приволокла пакет.
– На, папа велел передать.
Внутри была изумительно блестящая шубейка из черной овчинки,
такой же капор и варежки из дубленой кожи.
На мою попытку отдать за одежку деньги Степан Иванович
обозлился и рявкнул:
– Молчать! Носить спокойно! Не тебе куплено, мальчишке!
Еще он никогда не пускался в занудные воспоминания, чем
часто грешат старики, не поучал нас, не заводил песню с рефреном: «Ох уж эта
молодежь…»
Мне он вообще казался одногодком, а его грубые шутки и
скабрезные анекдоты, до которых Степан Иванович был большой охотник, не
раздражали. Впрочем, кое-какие из них, несмотря на пошлость, были смешными.
Когда Степан Иванович умер, я очень расстроилась и воскликнула:
– Ну надо же, такой молодой!
– Папе исполнилось уже восемьдесят девять, – напомнила Лика.
Я осеклась. Действительно. Степан Иванович пережил жену,
которая умерла в середине восьмидесятых, он давно вышел на пенсию. Скончался
Ликин отец года два или три тому назад, глубоким стариком, но я почему-то
продолжала до конца считать полковника своим ровесником. Иногда я вспоминаю его
и тогда радуюсь, что все же сумела сделать ему приятное. За несколько лет до
смерти полковник со вздохом сказал:
– Эх, вот раньше-то хорошо было, каждый год катался в Крым
отдыхать, а теперь никто путевку не дает.
– Фу, – сморщилась Лика, – давай я тебя в Турцию отправлю!
– На кой хрен мне турки? – возмутился Степан Иванович. –
Лучше Крыма ничего нет!
– Турция тот же Крым, – не успокаивалась Лика, – только с
другой стороны.
– Нет, – качал головой отец, – мне и загранпаспорт-то не
дадут.
– Почему? – изумилась я.
– Слишком много знаю, – хмыкнул полковник.
– Ладно тебе, – отмахнулась Лика, – не хочешь в Турцию, вот
и выдумываешь повод.
– Только в Крым, – уперся Степан Иванович.
Лика, желая сделать лучше, пыталась переубедить папу, я же
поговорила кое с кем и подарила полковнику путевку в санаторий на три недели, в
Абрау-Дюрсо. Полковник потом долго вспоминал об экскурсии на завод шампанских
вин и в ледниковые пещеры…
– Отец тебя отлупил? – изумилась я. – Да быть такого не
может!
– Один раз в жизни такое случилось, – улыбнулась Лика, –
оттого и запомнилось. За Воротникова!
– За кого? – совсем потерялась я.
Лика закашлялась, было не понять, то ли она простудилась, то
ли пытается скрыть таким образом подступающие к горлу слезы.
– Давняя история, я на пятом курсе была. Прихожу домой,
вхожу на кухню, а там родители обедают, радио гремит. Диктор прямо
захлебывается: «Расхитители социалистической собственности, люди, подрывающие
устои социализма… приговор над Воротниковым приведен в исполнение».
Лика возьми и поинтересуйся:
– Это кто такой?
– Бандит и вор, – ответил Степан Иванович, – таким не место
среди нас.
– Может, у него жена есть или дочка, – заявила Лика, –
представляешь, какой ужас такое услышать.
– Воровать не надо, – заявил отец.
– Все равно жестоко расстреливать человека, – гнула свое
Лика.
– Воротников негодяй!
– Но он человек! Неужели тебе его не жаль?
– Хватит, – велела Нина Алексеевна, – ешьте суп.
– Кого мы воспитали, – побагровел Степан Иванович, – моя
дочь оправдывает преступника!
– Он человек!
– Нет, он – мразь! Его следовало расстрелять прилюдно, чтобы
другим неповадно было! – заорал отец. – Хищение в особо крупных размерах,
валютные операции… Ты хоть знаешь, что ему вменяли?
– И знать не хочу, – буркнула Лика, – убивать жестоко, даже
провинившихся. Чем государство лучше преступников? А тот, кто расстреливает? Он
тоже убийца!
– Он соблюдает законность, – возразила Нина Алексеевна, –
если не будет наказания, отбросы общества распояшутся окончательно!
– Убийца убивает убийцу! – с подростковым упорством заявила
Лика. – Ваш Воротников тоже получается жертва.
И тут произошло невероятное. Отец выскочил из-за стола,
схватил Лику, перегнул через свою коленку, выхватил из брюк ремень и принялся
хлестать дочь, приговаривая:
– Это тебе за Воротникова, это за глупость, это за то, что
споришь со старшими, это за Воротникова, за Воротникова, за Воротникова…
Но больше всего Лику поразило не то, что папа вспылил, а то,
что мама не кинулась на защиту дочери. Нина Алексеевна не стала вырывать у мужа
из рук ремень, она просто вышла из кухни.
Степан Иванович отпустил рыдающую Лику и уехал. Его не было
дома два дня, что не удивило дочь. Отец часто отправлялся в командировки. Потом
он вернулся, привез Нине Алексеевне сережки, а Лике симпатичный браслетик, и их
жизнь потекла по-прежнему.
– Я так и не поняла, почему отец из-за этого Воротникова
взбесился? – недоумевала сейчас Лика.
Я почувствовала, как на сердце опустилась тяжелая плита.
Лика вспомнила Воротникова, только это не Лев Николаевич. Того Воротникова ведь
расстреляли, Лев Николаевич просто его однофамилец.
