– Больно-то как, – еле выговорила та.
– Так тебе и надо, – прошипела дама в пальто.
– Ноги не сломала? – суетилась я. – Давай руку, ну, стоять
можешь?
– Ага, – кивнула скандалистка, – вроде.
– Ну и хорошо, – кивнула я, – сейчас все пройдет.
– Эй вы там, – заорала дежурная, – глаза-то раскройте!
Начнете тут сыпаться! Вот уж куры так куры! Ваще без мозгов! Там же объява
висит: «Лестница сломана», читать умеете?
Наконец группа была собрана, и нас повели по длинным узким
коридорам.
– Слышь, – дернула меня за плечо скандалистка, – ты того, не
сердись, а? Это я от усталости орала.
– Подумаешь, – тихо ответила я, – ерунда-то, покричала и
перестала, не кирпичами же швырялась.
– Васильева, третий номер! – рявкнула тюремщица.
Я увидела перед собой дверь с намалеванной большой цифрой
«три» и толкнула ее.
Помещение по размеру напоминало купе. Крохотное пространство
перегораживала стена из стекла. С моей стороны виднелись колченогая табуретка и
обшарпанный столик, на котором чернел допотопный телефонный аппарат без диска.
По ту сторону стекла сидела Лика.
Я схватила трубку:
– Здравствуй!
– Привет, – донесся сквозь треск тихий голос.
– Как дела?
Лика мрачно улыбнулась:
– Лучше некуда, сама видишь!
– Ты можешь мне объяснить, что случилось?
– Нет.
– Как это? – подскочила я. – Клава сказала, ты пыталась
убить женщину.
– Да.
– Почему?
– Не знаю.
– Расскажи подробности.
– Ну… их нет.
– Давай вспоминай, – рассердилась я, – так не бывает.
– Получила посылку… принесла ее в барак, открыла… Смотрю,
мои любимые конфеты «Птичье молоко». Маленький такой пакетик, стограммовый. Ну
я его весь и съела, потом отчего-то голова закружилась, совсем плохо стало. У
нас как раз свободное время было, – рассказывала Лика.
Почувствовав внезапное недомогание, Лика решила выйти на
воздух и выползла в локалку – так называется огороженный дворик перед бараком.
Ей стало легче, дурнота отпустила. Лика глянула на часы – свободного времени
имелось достаточно, чтобы сбегать в библиотеку, вот она и пошла за книжками. Правда,
сначала остановилась и довольно долго гладила попавшуюся на глаза очень, очень,
очень любимую кошку.
На дорожке, ведущей в книгохранилище, ей встретилась
сотрудница колонии, как предписывают правила, Лика шагнула в сторону и… В ту же
секунду ее охватила дикая, немотивированная ненависть, чувство на уровне
инстинкта, абсолютно неуправляемое, черное… Что произошло дальше, Лика помнит
плохо.
В себя она пришла лишь в камере тюремного типа, куда ее с
трудом втащили двое солдат.
– Как с ума сошла, – говорила сейчас Лика, – просто разума
лишилась, помрачение нашло. И ведь, представь, впихнули меня в камеру, там
кровать к стене пристегнута, ее по часам опускают, ровно в десять вечера, а в
пять утра вновь притачивают. Швырнули на пол, и я заснула. Да так крепко!
Охрана входила, бить пытались, так я не проснулась. Представь, как дрыхла – они
ко мне врача вызвали и в больницу отнесли!
Я вздохнула. Да уж! Наверное, Лика выглядела совсем плохо,
если обозленный до крайности хозяин зоны распорядился о госпитализации!
– Я в больничке два дня проспала, – бормотала Лика, – потом
в себя пришла, ох и плохо мне было. Тошнило, ноги дрожали, жуть.
– Напомни, какие конфеты были?
– «Птичье молоко», шоколадные, мои самые любимые, спасибо
тебе!
– Благодарить пока не за что, – отмахнулась я, – кое что,
конечно, я узнала, но до разгадки не добралась. Лучше скажи, на вкус они
нормальными тебе показались?
– Ну, – протянула Лика, – свежие, сладкие, я давно их не ела
и очень обрадовалась, когда увидела, прямо проглотила все, даже не
распробовала! Спасибо тебе!
Ее желание все время благодарить стало меня раздражать.
– Ладно, скажи, имя Лев Николаевич Воротников тебе знакомо?
Лика собрала лоб складками.
– Воротников? Лев Николаевич? Он кто?
– Профессор, доктор наук, занимается созданием новых
лекарств.
– Воротников, Воротников, где-то слышала эту фамилию…
– Вспоминай.
– Очень важно?
– Чрезвычайно!
– Ну… вроде у кого-то в гостях видела… Лев Николаевич… Нет,
извини, никак на ум не идет.
– Значит, он не близкий тебе человек?
– Нет, совершенно.
– И ты не делала ему гадости.
– Я?
– Ты.
– Господи, – воскликнула Лика, – ну зачем мне делать ему
пакости, когда не знаю мужика! Впрочем, мне все время кажется, что я слышала
эту фамилию.
– Ну попробуй напрячься! Что у тебя с ней связано? – чуть ли
не со слезами взмолилась я. – От этого зависит, сумею я тебя отсюда вытащить
или нет.
– Воротников, Воротников… А! Точно! Меня тогда папа отлупил!
– Кто? – изумилась я.
– Ну отец мой, помнишь его?
Конечно, я очень хорошо помнила Степана Ивановича. Крепкий,
кряжистый мужчина, военный, полковник. Степан Иванович хорошо зарабатывал, Лика
и ее мама, Нина Алексеевна, ни в чем не знали отказа. Еще полковник получал
продуктовый паек и всегда радушно угощал меня сигаретами «БТ», самыми лучшими
по тем временам. И колбаса у них дома водилась замечательная, не скользкая,
толстая, синеватая от избытка крахмала «Останкинская», а тоненькая,
нежно-розовая «Докторская» из спеццеха Микояновского мясокомбината. А еще
Степан Иванович имел талоны в закрытую секцию ГУМа, где давали ондатровые
шапки, финские сапоги, куртки «Аляска», немецкие трикотажные костюмы, вещи,
абсолютно недоступные для простых москвичей.
