– Не, небось выпивши была.
– Она любила приложиться к бутылке?
– Совсем не употребляла.
Глупость Димы стала меня раздражать.
– Тогда почему ты считаешь, что в тот день Ася оказалась
пьяной?
Дима широко раскрыл свои голубые глаза.
– Кто ж стрезва под колеса полезет? Вам че, охота знать,
клюкала Аська или нет до смерти?
– Ну, в общем, да, – на всякий случай кивнула я.
– Так у Розки спросите.
– Это кто? – удивилась я.
– Подружка ихняя.
– Чья? – переспросила я, подавив в себе желание строго
сказать: «Слова «ихняя» в русском языке нет, нужно говорить: «Их подруга».
– Так Настьки с Аськой, – пояснил Дима, – Роза в одном
подъезде с Аськой жила, только на первом этаже. Как войдете, ейная квартира
слева, прямо тут.
Вот еще чудесное словечко «ейная». Услышь наш разговор
профессор Розенталь, автор канонического учебника по русскому языку, он бы
зарыдал от горя. Очень хорошо помню, как на лекции преподаватель весьма
эмоционально возмущался:
– Русский человек, не владеющий русским языком, – это
нонсенс.
Хорошо, что профессор не дожил до тех лет, когда в нашу
речь, словно слоны в посудную лавку, вломились словечки «спичрайтер», «пиар»,
«мерчендайзинг», «лейбл» и иже с ними. Интересно, как бы отреагировал
профессор, узнав, что глагол «кликать» абсолютное большинство московских
тинейджеров понимает исключительно как указание щелкнуть мышкой, а не позвать
кого-нибудь. Кстати, и существительное «тинейджер» тоже не очень-то, того… Хотя
не все дети и раньше, в мою юность, не обладали чувством языка. Одна из моих подруг,
Нинка Соколова, школьная учительница, упросила меня подменить ее на месяц во
время занятий. Я сопротивлялась как могла, выдвигая вполне понятную причину
отказа.
– Преподаю французский, а ты русский и литературу, как я
сумею справиться с классом?
– У тебя высшее филологическое образование, – ныла Нинка, –
ерунда! Проходим по литературе Горького «Песня о Буревестнике». Неужели не
помнишь?
– Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах, –
внезапно вырвалось у меня.
– Вот видишь! – обрадовалась Нинка. – Все великолепно
знаешь, ну умоляю!
Скрепя сердце я согласилась и оказалась перед школьниками.
Первые занятия прошли без приключений, я перестала бояться детей, а они меня. И
вот теперь представьте себе картину. Школа. Урок литературы. Я восседаю у
доски, по очереди вызываю на «сцену» учащихся, отвечающих домашнее задание. А
следовало выучить наизусть всю ту же «Песню о Буревестнике». Честно говоря, я
не очень понимала, отчего столько учебных часов было отведено на тщательный
разбор более чем простенького, незатейливого стихотворения, но программа
составлялась не мной.
Бедные дети бубнили строки. Те, кто уже отстрелялся,
спокойно занимались своими делами, остальные уткнулись в учебники, скорей
всего, процесс зазубривания стихотворения происходил прямо тут, в классе. Но я
не вредничала, мне было жаль несчастных ребят, давившихся революционной
лирикой. Будь моя воля, почитала бы им Ахматову, Пастернака или Цветаеву. Но за
это в те годы могли лишить диплома, к тому же неприятности случились бы и у
Нинки, и у директрисы, разрешившей мне взять на время класс. Поэтому оставалось
только, скрывая зевоту, слушать очередного выступающего. Наконец предо мной
предстал Сережа Глотов.
– Давай, милый, – велела я.
Сережа принялся запинаться:
– Чайки… чайки…
Видя, что он «плавает», я подсказала:
– Чайки стонут…
Сережа просиял и с невероятным энтузиазмом начал
выкрикивать:
– Чайки стонут перед бурей, стонут, МОЧУТСЯ над морем…
Выговорив последнюю фразу, он замолчал, видно, понял, что
сказал не то. Класс притих. Мне следовало спокойно поправить мальчика: «Стонут,
МЕЧУТСЯ над морем», – но основная моя беда – детская смешливость.
Я уткнулась носом в журнал и попыталась задушить приступ
хохота. В классе воцарилась просто гнетущая тишина. И вдруг с «камчатки»
послышался бодрый голос двоечника Федотова, никогда не утруждавшего себя
приготовлением домашнего задания:
– Ну и чего удивительного? Это они от страха просто!
Урок был сорван, все стонали от смеха, не имея сил даже
выйти на перемену. Учитель математики был крайне удивлен, обнаружив меня на
преподавательском месте, а детей за партами после звонка, позвавшего всех на
следующий урок.
Впрочем, что там оговорка ленивого Сережи! Не далее как
неделю тому назад я купила в аптеке хорошо всем известный бальзам «Золотая
звезда» и в первый раз решила прочитать приложенную к нему инструкцию. Синим по
белому там было напечатано: «Применять по рецепту врага». Дальше – больше:
«Золотая звезда» является отличным подарком для старых и утомляющих больных».
Осталось только сообразить, каким образом следует по рецепту врага применить
замечательное лекарство, чтобы старый больной перестал вас утомлять.
Ладно, «звездочки» производят иностранцы, ну не нашлось у
них хорошего переводчика, но как объяснить, что некое таинственное ООО «Паритет
Дельта» выпустило сливочный батончик «Мордоклейка»? Я сама купила его в
супермаркете и долго удивлялась. Ладно бы изготовители назвали, кстати, вполне
вкусную конфету, допустим, «Зуболомка» или «Горлонепроходимка», я бы, в общем,
их поняла. Но «Мордоклейка»? Что они хотели этим сказать?
Глава 27
К дому Аси я подкатила уже в темноте и аккуратно втиснула
«Пежо» между двумя старыми помятыми «Волгами». На первом этаже оказалась всего
одна квартира, расположена она была прямо у входа, я поднялась на три ступеньки
и сразу очутилась перед дверью. Недолго думая, я ткнула в звонок. Без всяких
вопросов дверь распахнулась, и появилась девушка, одетая в синие джинсы и
нежно-голубой пуловер. На носу у нее сидели большие очки в круглой оправе.
– Вы ко мне? – очень серьезно спросила она.
– Здравствуйте, – улыбнулась я, – позовите Розу.
– Роза Владимировна перед вами, – сухо ответила девица.
Надо же! Такая молоденькая, а величает себя по отчеству.
– Что-то вы поздно спохватились, – укоризненно покачала
головой юная особа, – уже первая четверть заканчивается. У меня учеников полный
комплект, пришлось всех пододвигать, чтобы время высвободить.
