И наконец борт катера ощутил первый удар ледяного поля.
Сперва это был неуверенный стук в обшивку, но он отдался вибрацией по всем шпангоутам и отсекам, и Василич, успевший сменить Степана у руля, спешно закрутил колесо рулевого управления, а потом бросил его с долгой матерщинной тирадой.
– Капец! Рулевые обмёрзли! Будем думать, что ненадолго эта фуйня наскочила. Степан, сунь лом под тяги, я тебе скомандую, когда хватит, чтобы с курса не сходить!
Суть этой тирады осталась для нас непрояснённой, но Степану её оказалось достаточно. Он скрылся в моторном отсеке, и оттуда через минуту донёсся его истошный вопль:
– Аврал, Василич! Тонем! Вода сочится через сварку! Струёй бьёт!
– От млять, – сказал Василич, и чувствовалось – от чистого сердца сказал, – я думал, ещё походим… Ну ладно, все вниз, там помпа есть, Степан покажет… А ты куда, Москва, я сказал – все , тебе не говорил. От тебя там тока суета будет дополнительная, а толку – чуть.
Катер вновь задрожал от какого-то напора космических сил, и тот же голос Степана жалобно уже проблеял:
– Василич, хана, заплатки вылетели!
– Вы не заплатки считайте, а помпу качайте, – сказал Василич с какой-то залихватской уверенностью, и я про себя подумал – вот ведь настоящий морской волк, вся жопа в ракушках – из какого только количества передряг не выходил, и сейчас выкрутится.
Налетел шквалистый ледяной ветер и снова, как из мешка, осыпал катер крупой снежных зёрен. На этот раз ледяное просо не соскальзывало с поверхностей, а мгновенно прилипало к ним, едва коснувшись железа. Нет, уже не железа, а глазированного льда, уже покрывавшего равномерным слоем всё судно.
– Ледяных полей может быть триста километров, – ровно и по деловому заговорил Василич, совершенно без мата, – и я подумал, как он был хорош в свои тридцать два года старшим механиком на океанском сухогрузе, пока его не перевернули обстоятельства: ссора с капитаном, списание в Умикане, неудачный брак и работа на морзверобойной шхуне для зверосовхоза. – Их тащит с севера, из камчатских углов Охотского моря. Над ними идёт фронт холодного воздуха, при северном ветре, видишь, даёт даже минус. А ещё вчера было не меньше семнадцати плюса! Есть, правда, от этого и польза – видишь, волны тише стали? О чёрт, будто сам сатана обшивку царапает…
На самом деле, взглянув на море, я увидал, что волны стали меньше и спокойнее. Видимо, волнение гасила полностью покрывшая их ледяная серая массивная чешуя. Правда, какая тут чешуя, если в момент первого столкновения со льдом плавающие по поверхности воды ледяные плиты были размером со столешницу офисной мебели, то сейчас они, в среднем, приближались по площади к палубе нашего судёнышка, а из метельной мглы выплывали настоящие футбольные поля синевато-серого цвета. Именно такое поле скользмя прошло по борту нашего катерка, и мы вновь услыхали зловещий звенящий шелест и ощутили дрожание шпангоутов под ногами.
Удар ветра, смешанного со снегом, заставил меня отвернуться. Василич поставил перед штурвалом бутылку водки, налил полстакана и проглотил без закуски. Налил снова и протянул мне.
– Пей, Москва, пьяному помирать не страшно…
В рубку из каюты поднялся Серж. Лицо его было белым в этих мглистых, секущих снегом сумерках.
– Налей ему, Москва, – хмыкнул Василич, – если через полчаса из полосы шквала не выйдем, придётся лодку надувать.
– А если выйдем?
– Тогда лёд с бортов обтает, и будем дырки заделывать. Прибьёмся к какому-нибудь пароходу, он нас залечит. Много их тут сейчас российскую рыбоньку ловит…
– Да ладно, Василич, – неожиданно для себя сказал я, – может, и обойдётся.
При этих словах я увидел, как мощная тяжёлая льдина, размерами вчетверо больше нашего катерка и сидящая высоко в воде, медленно, как утюг, расталкивала мелкую ледяную кашу перед своим носом.
– Припайный лёд. Здоровый кусок, – констатировал Василич, – такие вдвое, а то и втрое толще морского льда. Они нарастают по осени с каждым приливом и становятся здоровыми, как айсберги. Ну, мужики, молитесь, сейчас она нас долбанёт…
Ледяной утюг не торопясь, как будто ведомый радиоуправлением, подошёл к нашему борту и начал упираться в него, рассыпая перед своим носом вал длинных столбчатых кристаллов льда. И я увидел, как борт на моих глазах начал прогибаться, а затем с противным треском раскололся по шву.
Словно убедившись, что всё сделано правильно, ледяной колосс через три-четыре секунды скользнул вдоль судна и двинулся дальше, сокрушая попадающиеся перед ним разровненные льдины.
Взглянув на поверхность моря, я вдруг понял – за полчаса мы осели в воду чуть ли не на четверть метра.
– Могло обойтись, – согласился Василич. – Но не обойдётся… – и заорал в какую-то трубу: – Эй, внизу, айда наверх, будем уходить с судна!
На палубе появились Зим и Ухонин со Степаном.
– Воды уже по пояс, – пробормотал Степан, – не справимся…
– Да я с палубы без тебя вижу. Айда надувать лодку. Лодка у нас одна – трёхсотка. Городских посадим внутрь, а сами будем держаться за борта.
– Думаешь, поможет? – хмыкнул Зим. – В воде-то лёд…
– Поможет – не поможет, – а шанс есть. Ещё можно фляги для воды выбросить, к лодке привязать. Они по сорок литров, две удержат одного человека. И бочонок на корме – тоже сто двадцать литров объёму. Всё сюда тащите, что ёмкость имеет. Привязывайте к лодке. Чем больше привяжешь, тем больше она на поверхности удержит.
– А есть ли смысл? – безразлично сказал я. – Вон, на «Титанике» в такой воде все потопли.
– Сичаз холоднее, чем на «Титанике», – рассудительно сказал Василич, – я в кино смотрел, там целого моря льда не было. Но вы не ссыте, бойцы. Сейчас главное – верить, что с вами ничего случиться не может.
Наше судёнышко медленно уходило под воду. Его уже не болтало на волнах. Движения катера становились плавнее, инертнее, его плавно и тяжело водило из стороны в сторону. Надвигалась дремота. Я заворожённо глядел на чёрную галошу лодки, к которой «морские люди» сноровисто приматывали бочонок из-под горючего, три молочные фляги, какие-то матрасы и даже пустые пластиковые бутылки из-под пива. Плавсредство получалось совершенно невероятным, как инсталляция постмодернистского хэппенинга.
«Всё равно – конец?» – безразлично решил я и провёл взглядом по шевелящейся чешуе моря. На горизонте маячили уже другие льды – крупные и парусообразные. Айсберги. Вот тебе и «Титаник».
– Айсберги, – сказал я, только чтобы нарушить тишину.
Василич поднял голову, а затем рванул с груди бинокль. Что-то изменилось на палубе – все одновременно бросили работу и уставились на горизонт. И ещё – звук во всём мире пропал, его будто выключили, накрыв нас одним большим звукопоглощающим экраном. Все мы стояли и глядели, как ледяные горы приближаются к нам.
– Это не айсберги, – сказал Василич и опустил бинокль. – Это траулер.
