Поставили Лексеичу шину на ногу, как смогли, нас этому в училище учили. Сами распаковали примуса, сделали в фюзеляже выгородку, которую отогревали этим примусом, снегом замуровались, чтоб тепло никуда не уходило, понимаешь, спальные мешки разложили… Но вот с точкой падения нам сильно не повезло. Здесь, в Хребте, таких мест много – полностью закрытых, сверху щель метров в двести, спереди – просмотр пятьсот и сзади – триста. Каменный мешок, понимаешь. И углов, под которыми можно в него заглянуть, – очень и очень немного. Да ещё надо знать, что в него надо заглядывать – здесь таких ущелий десятки, если не сотни. В одно из них и твой ероплан завалился, помяни моё слово.
В общем, живём мы три дня, четыре, пять. Жратва кончается, но пока тепло. Авиация какая-то летает, но всё далеко, мы слышим еле-еле. Добыть еду нам слабо́? – есть командирский ТТ, но лыж нет, кругом снег глубокий, и до ближайших кустов с деревьями километров двадцать – там, где сохатые могут быть. А здесь – страна камня, камень и снег. Кроме того, пистолет в лесу – вещь самая никчёмная, из него ничего живого убить нельзя, кроме как самому застрелиться, это я тебе как мастер спорта авторитетно говорю. Вообще, сделан он, кроме как чтобы в цель стрелять – это в пьяниц попадать через стол. Ну, максимум через улицу. Это если улица неширокая. Я решил в индейцев поиграть. Ивняка какого-то наломал – отогрел ветки над примусом, в дуги согнул, стал снегоступы делать. Думаю, в них хоть передвигаться можно. Я так тебе, Серж, скажу – человек, если чисто от еды зависит, один выживает – легко. А вот если он вдвоём или, не дай Бог, втроём оказывается – тогда дело совсем другое… Добыть пожрать, чтоб втроём выжить, – это, я скажу тебе, дело… Кстати, это во всём так. КПД у одного человека приближается к ста, у двоих вместе – он уже сто пятьдесят – то есть – 75 процентов на каждого, у троих он уже двести аж… Это к вопросу, почему большие конторы – самые неэффективные. Но триста против ста всегда больше, ферштейн? Даже если эти триста процентов тридцать человек производят… Но это так, хвилософия… В общем, из моего снегоступного дела не получилось ничего. Прошёл я по ущелью полкилометра и сломал их на фуй. Вернулся к самолёту, гляжу – Пётр Петрович, бортмеханик наш, на фуя-то наверх пошёл. Захожу в самолёт – а там оба дрыхнут, и командир наш Лексеич, и бортмеханик Пётр Петрович… Только примус скворчит. Я опять наружу – человек идёт! Прямо к нам, на лыжах! Я ребят бужу – человек! Они – а где? А я им – да вот, уже близко!
Выскочил я из самолёта – а это вот он, Зим! Я ему – а что ты здесь делаешь? А он – хотел жизнь посмотреть, закончил заочно метеорологический техникум и пошёл начальником метеостанции на Севера́. Поживу здесь года три и снова поеду в Москву, жизнь понявши. Я ему – а как ты понял, как нас найти? А он мне: а я не понимал. У меня спальник тёплый, палаточка, примус. Мне когда сказали, что самолёт пропал, я пошёл каждое ущелье вычёсывать. Думаю, если живые, то обязательно следы кругом будут. Ну а сейчас, говорит, хлопцы, я у вас переночую, и завтра – край послезавтра – на метео приду, санрейс вызову. И точно – через два дня «четвёрка» прилетела. Лексеича хотели судить, но у него гангрена была, ногу отрезали, судить пожалели.
– А за что его судить, Лексеича-то вашего? – не подумав спросил я.
– Как за что? А кто командир-то? Он, Андрей Алексеевич, и командир. Раз командир, то за всё в ответе. Его и судить, по-любому.
– Так что вот, – продолжил Ух, бросая сигарету за борт, – потому я про себя и поверил в историю с этим вашим самолётом. Золотой он там или нет, я не знаю, слишком до фуя вокруг него наворочено. Но вот то, что его там нашли, – это точно. И что мог он, необнаруженный, там лежать до морковкиного заговенья – точно тоже. Сам я лежал в этом хребте и знаю – есть там такие карманы, в которые не заглядывал ни Бог, ни дьявол. Только ламуты.
Снизу что-то стукнуло, фыркнуло, застучало, и из иллюминатора полился тусклый жёлтый свет. С матом выбрался на борт матрос Степан и начал вытаскивать ноги-подставки. Скалистые лапы, удерживающие в своих ладонях Умикан, приобрели плоские очертания и потеряли рельеф, став сразу похожими на гребень, вырезанный из чёрного картона. Серое небо почти сливалось с морским горизонтом. Наступала полночь. Катер покачивался на волнах, готовый к выходу в Охотское море.
Виктор, в миру – Живец. Хребет
Мы смотрели, как догорает вертолёт, минут десять. Никто из нас не подходил к нему близко – пусть их друзья хоронят своих мертвецов! Затем ламуты снова навьючили на себя добычу, и мы трусцой побежали на север – к небольшому озеру, спрятавшемуся среди ледниковых холмов. Озеро находилось в полутора километрах от вертолёта, и бежали туда мы двадцать минут – причём предыдущие приключения меня уже закалили настолько, что от основного отряда я отстал минут на пять–семь, не более.
Возле озера мы разожгли небольшой костерок – чуть больше тех, что мы разводили, когда прятались по увалам от преследующих нас бойцов.
– Это нормальный костерок для тайги, парень, – Егор Тяньги похлопал меня по плечу, и в этом не было ничего покровительственного, – немного для света, немного для тепла, в основном для чая.
– Мы большие костры только зимой палим – на кочёвке, когда очень холодно и где дров много, – поддержал его Илья. После того как я добровольно пошёл отвлекать внимание «секретчиков» у вертолёта, он разговаривал со мной с большим уважением, а с Зимом вообще не разговаривал, видимо, боясь очередного нагоняя за неаккуратное обращение с винтовкой.
– Что с этим со всем делать? – Егор ткнул в кучу захваченного у солдат барахла. – Одежда и обувь – ясно, женщины их от крови отстирают, подошьют, мы в них ходить будем. Ружья тоже заберём. А с этим что? – он показал рукой на каски и бронежилеты, которые сложил отдельной кучей.
– Добавь сюда и это. – Зим положил туда четыре пистолета, которые нёс отдельно.
– А ты не возьмёшь? – улыбнулся Егор.
– Зачем? Человек с пистолетом – труп против человека с карабином. Или дробовиком, – сказал Зим, немного помедлив. – В любом случае от них лучше избавиться. Утопить, то есть.
– А закопать? – неосторожно решил вмешаться я.
Все снова посмотрели на меня снисходительно.
– Закопать – выкопают. Медведь или лисы – просто так, для интересу. Всё хоронит без остатка только вода.
– Это точно, – согласился Егор. – Помнишь кости на Янранае? Это людей в камни закапывали – вон они все наружу вылезли. Вон севернее есть другой лагерь – Улахан-тарын называется. Там большое озеро есть, Чак-Чак. В нём голец водится. Вку-уснай! Вот там, кто от работы умирал или кого расстреливали, прямо в этом озере и топили. На ноги – петлю из проволоки, к петле – кусок скалы, и в воду. Вода там глу-убокая…
– Ладно, Егор, ты сейчас что делать-то будешь?
– Ну как что? Сколько времени у нас есть, пока новые вертолёты не появились?
– Думаю я, дня два – точно. А вернее – дней пять. Машины надо подготовить для поисковых работ, их не вдруг найдёшь, как всегда, на них надо посадить хорошие, проверенные экипажи. Этим всё равно займутся не раньше завтрашнего утра. Потом они должны перелететь на корабль или где они там стоят. На побережье они вряд ли будут базироваться. Здесь негде, а в Орхояне такая авиагруппа вызовет много вопросов. На корабле тоже – подготовка, обсуждения-совещания. Ну, дня через три могут начать тундру утюжить.
