К концу его простого бесхитростного рассказа меня взяла оторопь. Судя по всему, Василич каждый кусок своего существования рассматривал как эпизод, из которого он каким-то чудом вырывался живым.
Прикиньте – именно его Ухонин считал лучшим капитаном «москитного флота» на этом побережье!
Виктор, теперь – Живец
Апачи с российского Востока не уродовали тела мёртвых, подобно их американским собратьям. Они только деловито раздели убитых догола, забрав даже их трикотаж, а бо́льшую часть снаряжения забрали с собой. Особенно их восхитили приборы ночного видения.
– Чёткая вещь – ночью стадо караулить, – с восторгом сказал Егор. – Только из-за этих очков стоило их пострелять!
Казалось, теперь их не огорчает ни гибель соплеменников, ни то, что над самим стойбищем продолжает висеть угроза уничтожения.
«Вира за моих мёртвых взята сполна, – вспомнил я ирландскую сагу, которую любила цитировать Кира. – Ничто не омрачает мой ум, ничто не теснит мою радость и только тяжесть добычи грудь мою наполняет гордостью».
Мы чуть отстали от группы, и я поделился этим наблюдением с Зимом.
– Ты прав, наверное, Живец, – сказал он. – Но здесь есть ещё одна деталь, которую ты упускаешь. Да, ты прав: когда мы повстречали этих людей четыре дня назад, они ни в грош не ставили чужую человеческую жизнь. Застрелить вора, убивающего оленей из стада, для них и при Советской власти было так же просто, как шлёпнуть комара. Но этой ночью они сражались – сражались с, безусловно, более умелым противником, тем более – превосходящим их числом. Они поняли радость победы, и более того, получили от этого удовольствие. Теперь они будут убивать. Убивать ради наживы, убивать ради доблести. Боюсь, если я вернусь в эти края через десяток лет, я уже не узнаю моих буколических оленьих пастухов. Уже сейчас для них предстоящее дело – это эпический подвиг, о котором будут слагать песни. И не скрою, меня это беспокоит в чисто шкурном плане. Когда для человека война – обыденная, требующая непременного выполнения работа, он склонен выполнять её скрупулёзно, не оставляя ни миллиметра допуска на «авось». А вот если она становится поводом совершать подвиги – тогда и самих героев, и тех, кто оказывается рядом с ними, ждут серьёзные неприятности… Так что я постараюсь управлять процессом настолько, насколько смогу… Но боюсь, что смогу уже немногое. Эти люди стали убийцами.
Место авиакатастрофы, верховья реки Слепагай
Пастухи спешили на место падения зайцевского вертолёта изо всех сил. На моих глазах они сделали почти невероятное – за неполные сутки, нагруженные добычей и обутые в болотные сапоги, пробежали по горам и кочкарнику около тридцати километров. Мне было некогда удивляться, потому что я бежал с ними вместе.
Незадолго до злополучного ущелья мы сделали привал.
– Обломы уже, видимо, насторожились, – размышлял Зим, ломая белые причудливые стебельки ягеля. – Думаю я, они выходили на связь с отрядом каждые несколько часов – раз в четыре часа. Однако если в бою им никто ничего крикнуть не успел – а с чего бы им успеть, если мы их в пять секунд всех положили, то первое время будут они думать, что происходит какая-то ерунда с радиосвязью, и точно, с ней всё время какая-то ерунда происходит. Проблема в том, что это первое время длится уже почти сутки, и завтра вертолёт нарисуется сам собой, просто по причине радиомолчания. В общем, – кинул он мне, – живцом опять быть тебе. Мы займём позиции вокруг лагеря, а ты выйдешь к ним, весь такой обрадованный и дурной – типа, людей нашёл. Запомни – ты им нужен, именно ты, мочить тебя они сразу не будут, а скрутят и, наверное, будут бить. Если начнут бить – сразу расслабляйся и помни – это недолго. Как только они на тебя отвлекутся, мы тут же к ним поползём. Так что п…здить тебя будут минуты две, не более. А то и вовсе не будут. Не успеют, то есть.
– Спасибо, Зим, – кротко усмехнулся я, – ты настоящий друг. А теперь расскажи мне, что мне такого придумать, чтобы они меня вообще не били?
– Что делать, что делать? Надо казаться тем, кто ты есть, – полностью выжившим из ума остолопом. Первое, что ты у них попросишь, – это комариную мазь. Как я погляжу, она в снаряжение этих горе-вояк вообще не входит. То ли впопыхах не положили, то ли по уставу не положено. Не знаю уж. Люди военные, в голове одна извилина – гадать на их логику бесполезно. Ну и вообще, самый безошибочный ход в этом пасьянсе – это сразу дать им понять, что ты дурак и ничего не знаешь. Что, собственно, тоже недалеко от истины.
Я ещё раз с чувством поблагодарил и начал готовиться к своему выходу вприсядочку.
Думал ли я о чём-то, помогая Зиму и его полудиким ламутским пастухам убивать людей? Да, буквально двадцать часов назад мы совершенно хладнокровно убили семерых, а сейчас готовились сделать это ещё с таким же количеством человек как минимум (если считать экипаж военного вертолёта). На что мы надеялись? Зим утверждал, что таким образом все имеющиеся на данный момент в этом районе силы противника будут уничтожены и им придётся придумывать что-то другое… Но как быть с тем, если против нас на самом деле обернулось чудовище Государства Российского?
Нет, утверждал Зим, дело обстоит не совсем так. Скорее всего, мы имеем дело с одной из бесчисленных клеточек его организма. И ресурсы этой клеточки хоть и велики, но не бесконечны. Если они в какой-то момент будут исчерпаны, этой клеточке придётся обращаться за помощью к другим, а это значит – совещания, рабочие встречи, согласования и ордеры… Так что Зим считал, что, по большому счёту, нам противостоит всего один человек. Именно единоличным решением можно мгновенно спланировать довольно сложную операцию, перебросить откуда-то отделение спецназа и вертолёт, действующих под прикрытием агентов (Коляна и Федюка то есть), а также корабль, который можно использовать как авианесущую платформу.
После того как оперативная группа, действующая в этом районе, будет уничтожена, отпущенные этому человеку для единоличного распоряжения ресурсы подойдут к концу, и ему придётся искать другое решение. А на это, как полагал Зим, потребуется время. То время, которое нам надо использовать только одним путём – немедленно убраться из России.
И попутно приписать себе героические действия оленеводов – то есть предстать перед нашими врагами суперменами, способными самостоятельно одолеть и спецназ, и военную авиацию. Извини, род Тяньги, настоящие герои всегда остаются неизвестными…
А по большому счёту, все эти рефлексии не имеют отношения к главному. А главным было сейчас только одно – останемся ли мы живы или умрём. Все эти конституции, законы, указы и декларации написаны не для этого места и этих людей – то есть их и нас. Их пишут для себя милиционеры и санитарные контролёры, пожарники и фээсбешники, начальники управлений и министры, президенты и депутаты. А здесь был всего один закон, сформулированный не так давно обитателями этих же мест: умри ты сегодня, а я – завтра.
Я ополоснул лицо, чтобы смыть с него следы ДЭТы, присыпал его пеплом от костра, размазал по лицу грязь. Подождал минутку – обрадованные безмозглые кровососы кинулись на мои лоб и щёки, как на заправочные станции. Ещё через минуту я смахнул их с лица. Зеркала у меня не было, но я предполагал, что раздавленные комары оставили на моей коже кровавые полосы и пятна. Встал и пошатываясь (ну, тут-то мне не надо было стараться) двинулся через бугор к останкам нашего несчастного летательного аппарата.
