Вынюхав направление, где их ждет работа, две птицы, притушив огни, зашумели туда. Холодный воздух и высота все же пробудили их окончательно, взбодрили, и когда подлетели к нужному квадрату, — подобрались, сжали мускулы под крыльями. Стеклянным носом потыркались по кустам у предгорья, выискивая людей, а они, глупые, еще и сами махнули рукой — мы здесь. Наглость! Но раз вы похоронная команда, то и хороните сами себя. Разбираться некогда: командир мечет «пульку», а мы хотим спать.
— Видишь?
— Вижу.
— Заходим.
Подняв для удобства хвост, воткнули в землю снаряды — так плотник высшего разряда одним ударом вгоняет гвозди. А выстрелили даже не в землю, а в поднятую руку одного из «похоронщиков». Зазывает шакал. Думает, что в небе лопухи летают,
Привет тебе с небес! Огонь и пыль накрыли, поглотили сразу троих «похоронщиков». Отметив вальсирующим кругом-разворотом начало удачной охоты, машины вновь устремились к земле. Где‑то рядышком, наверняка за соседними кустами, прятались остальные наемники. Что, захотели подзаработать? А какая будет вам цена после того, как полетят по кустам ошметки ваших тел? Конечно, убивать самому куда приятнее, чем сидеть под чужим огнем. Но — как легли карты. Сегодня, например, командиру «пулька» пишется просто прекрасно. Он и победит.
Обрабатывали, вспахивали предгорье самым добросовестным образом. На третьем заходе, правда, кто-то открыл по ним автоматный огонь, несколько пуль даже достали до стального брюха машин. Но что могут такие чирки — так в детстве били камень о камень, высекая искру. И — никогда огонь.
— Заметил, откуда? — спросил ведомый у напарника.
— Справа кустики.
— Заходим.
Зашли. Не самолеты — сбавили скорость, обрели устойчивость, спокойно нацелились издалека и выпустили весь гнев и презрение в того, кто попытался достать рогатку и сбить птицу.
— Ну, что? — переговорились птицы, забравшись повыше и пытаясь оттуда рассмотреть результаты своей работы.
Никакого движения, если не считать двух скачущих по предгорью лошадей. А лошадей трогать нельзя. На войне требуется убивать людей, а не животных…
— Давай домой.
— С удовольствием.
Пока долетели до аэродрома, успокоились, отключились от всего лишнего. Коснувшись лапами бетонки, тихонько подкатили на свои прежние места, сложили на спине лопасти и замерли, торопясь доспать остаток ночи. Кто знает, что начнется с утра?..
— Ты что-нибудь понял, командир? Ты чьи вертолеты вызывал? — Волонихин задавал вопросы без злобы, надрыва, не требуя ответов. Слышались лишь недоумение и растерянность — ощущения человека, попавшего на необитаемый остров, где никто помочь не в силах, а неожиданности подстерегают на каждом шагу.
— Они били по нам, — тихо произнес роковую фразу Туманов. Об этом догадывались, это становилось яснее луны в морозную ночь, но поверить, а к тому же произнести вслух… — Что за задание у нас, Алексей?
Обращаясь к командиру по имени, пограничник снимал всю подчиненность. Отныне они задание не выполняют, а вместе выбираются из него.
Подполковник подтянул сумку, достал пакет с содержимым сейфа. Две магнитофонные кассеты наверняка с записями каких-то переговоров. Накладные на погрузку стройматериалов для восстановления разрушенного и строительства в Чечне, на железнодорожные перевозки. Обязательства, доверенности, расписки, счета. Без специалиста или бутылки спирта не разобраться, но наверняка двойная бухгалтерия каких-то тайных сделок.
— Из-за этого? — Он дал посмотреть бумажки товарищам. Спецназовцы также ничего не поняли: это в незнакомой мине можно запал найти или разобрать-собрать по интуиции неизвестный автомат. А бухгалтерия другое дело — тут учиться надо. Но только эта сумка могла служить источником опасности. Она послужила причиной гибели Марины, Чачуха и открывшего огонь по вертолетам, таким образом обнаружившего себя Работяжева. Из-за нее снаряды вновь искромсали тело уже убитого Дождевика,
Все четверо спецназовцев лежали, прикрытые освобожденным от жердей брезентом. Живые почему-то прячут лица погибших, словно испытывая перед ними вину за то, что сами остались живы. Правда, Иван время от времени подходил к Марине, приподнимал край брезента и молча всматривался в темноте в умиротворенное женское лицо. Именно Марина подняла руку, показывая вертолетам, где они находятся. И в нее, в эту руку…
— Пора, — сообщил Заремба.
Небольшая могила — сколько хватило сил и времени ножами углубить случайную канавку — готова была принять тела спецназовцев. Их и начали укладывать в той последовательности, в какой они лежали на брезенте — вначале Чачуха, потом Работяжева. Над телом Семена подполковник возился чуть дольше — прощаясь с прапорщиком и давая лишнюю минуту Ивану побыть с Мариной. Наконец легла с краешку и она.
— Надо запомнить место. Очень хорошо запомнить место и после войны перезахоронить их дома, — повторил Заремба уже говорившееся.
— Не прощу, — прошептал Волонихин. — Жизнь положу на то, чтобы все узнать.
«Сначала надо выбраться», — про себя отметил подполковник. Если в самом деле их попытались уничтожить — при всей абсурдности подобного — капкан захлопывают с двух сторон: и со своей и с чеченской.
Первым сдвинул вниз землю, только что поднятую наверх. Теперь ее понадобится меньше. На объем четырех человек. Именно поэтому над могилами вырастают холмики. На четыре человека на земле стало меньше. На четыре больше — в земле.
Однако холмик не стали делать — побоялись надругательства. Наоборот, прикрыли могилу жухлой травой, ветками — на войне и места захоронения порой нужно прятать. Луна была ясная, и подсвечивать фонариками не пришлось. Ненормально это — хоронить друзей под фонарики.
После всех приготовлений Заремба снял с плеча автомат. Любые слова изначально ничего не могли выразить, да и перед кем говорить? Здесь нет людей, которым надо объяснять заслуги и человеческие качества погибших — все они достаточно хорошо узнали друг друга за это время. И убеждать живых в своей любви и преданности к ушедшим — слишком дешево. Юра Работяжев мечтал сделать салюты на все случаи жизни, и даже «Печальный салют». Не успел. Поэтому они отдадут дань уважения салютом армейским. Это может погубить оставшихся, навести на след Одинокого Волка и его стаю, но не дать залп над могилой — не по-человечески. Не по — офицерски.
— Заряжай, — подал негромкую команду подполковник.
Что заряжать оружие на войне — надо только передернуть затвор.
— Огонь!
Три патрона по три раза. В небо, откуда прилетели вертолеты. В звезды, которые легли очень скверно и не спасли, не прикрыли. В прошлое.
— Прощайте. Мы за вами вернемся. На костылях, слепыми, без рук — но приползем и заберем вас отсюда, — пообещал Заремба. Наклонился, взял горсть земли и высыпал ее прямо на кассеты, накладные, забившиеся в угол сумки как нашкодившие котята. Волонихин стал перед замаскированной могилой на колени и прошептал еле слышно:
