— Ефрейтор Вдовин, — подзовет комбат, и через мгновение рядом с ним вырастет десантник с пулеметом Калашникова на плече. — Утихомирь-ка, — кивнул на трассеры командир.
Считался лучшим пулеметчиком в батальоне Сашка Вдовин. Приладился, успокоился, и наконец дернулся в его руках пулемет, отыскивая в темноте цель.
Так оказался между двух огней Абдуллаев со своей группой. И упал первым, не успев застонать, рядовой Хусаиов. Бросившийся к нему на выручку рядовой Курбанов тоже словно споткнулся и со всего размаху упал рядом с погибшим. Глупо погибать, когда все ладится…
— Юра, Грач, заткни им глотку! — прокричал старший лейтенант, увидев, что замкомвзвода остался за воротами и лучше видит, откуда открыли по группе огонь.
Хорошо учили стрелять в «мусульманском» батальоне — в темноте, на звук, на пульсирующий у ствола оружия огонек. И после первой же очереди Юрки Грача упала на ребристое тело оружия голова его деревенского друга, лучшего снайпера парашютно-десантного батальона ефрейтора Вдовина. Случай и смерть на войне ходят рядом…
Необходимое послесловие. Среди захваченных в плен окажется и командир Гвардии майор Джандад. Колесов и Гуськов прикажут Халбаеву лично отвезти его в штаб десантной дивизии.
Они будут сидеть в десантном отделении БМП, два майора, два немолодых уже человека, волей судьбы оказавшихся в одной точке в одно время. Еще вчера Джандад, имея полную власть над Халбаевым как над одним из подчиненных ему комбатов, часами проводил у шурави строевые смотры, откровенно издеваясь и распекая командира за любую мелочь. Теперь же, согнув свое большое тело в тесноте машины, умолял комбата:
— Слушай, отпусти меня. Меня ведь убьют, не пощадят, А тебя только накажут. Только накажут. Отпусти.
Но уже качнулась, остановившись, боевая машина, и за броней послышались голоса…
Абдуллаев найдет в сейфах магнитофонные пленки, всяческие удостоверения и очень много пачек денег. В двух портфелях принесет все это ко Дворцу, отдаст полковнику Попышеву. Однако через некоторое время тот открестится: никто ничего мне не отдавал, не видел я никаких денег и документов. К сожалению, не найдет никаких следов портфелей и особый отдел, а по предварительным данным, это могли быть пленки с записями бесед Амина с американским послом.
При штурме Дворца погибнет около десяти человек, еще несколько человек недосчитается Витебская десантная дивизия, сумевшая быстро и четко захватить все важные объекты столицы. Не больше было потерь и среди афганцев. Некоторые командиры частей сразу переходили на сторону шурави, лишь поняв, что все делается против Амина, другие не могли вывести боевую технику из боксов, потому что накануне советники порекомендовали снять и поставить на подзарядку все аккумуляторы. Наиболее преданные Амину офицеры перед операцией угощались водкой и, когда началась стрельба, уже мало что соображали. Не поступало никаких распоряжений и от Якуба, начальника Генштаба.
Не на «отлично», но на хорошую оценку сама операция тянула смело.
А точную цифру потерь тогда знал только генерал-лейтенант Гуськов, которому прикажут взять на себя командование всеми силами, которые имеются в Кабульском гарнизоне. Потом он признается:
— Это еще не было войной. Ее масштабы я ощутил, когда увидел в Фергане у летчиков карту СССР, на которой они отмечали маршруты перевозки погибших. Практически вся наша страна оказалась в этих линиях. Вот когда стало страшно…
Одна из этих линий упиралась как раз в поселок Суземку.
Конец декабря 1979 года. Суземка.
И впрямь великое это несчастье и неудобство для живых, когда умирают зимой, в стылость и бездорожье. Когда не добраться к мертвому и не выдолбить на погосте могилы. Когда нет цветка прислонить к кресту, когда сам крест сделать в общем-то некому после смерти деда Чудрила. Когда каждый мечтает умереть пораньше других, чтобы было кому похоронить, чтобы не остаться одному среди заколоченных изб.
Плохо умирать зимой. Да только случилось это с Санькой Вдовиным не по его, не по Божьей воле. Пал от огня, прилетевшего из темной кабульской ночи. Промолчали врачи, что разворотила по ошибке солдатское тело родная, от советского автомата пуля — они не следователи, кому надо, тот пусть и разбирается. Но не интересовали погибшие и особый отдел, который в первую очередь старался предупредить раненых, отправляемых в Союз: всем молчать, ничего не видели, ничего не знаем, нигде не были. С остальных участников штурма Дворца бралась подписка: тоже нигде не были, ничего не видели, ничего не знаем. На пять лет.
Так что воистину спокойно было только погибшим,
Зато уж тем, кому привозили «груз 200»…
Черданцев сидел около громоздкого, почти квадратного ящика и боялся поверить, что под этими досками в цинковом гробу с затуманенным окошком лежит сын Аннушки. Лежит погибший в Афганистане Санька Вдовин, которого он сам, собственной волей послал в воздушно-десантные войска и, выходит, на смерть. Зачем, зачем он согласился идти военкомом? Уволился бы в запас, и был бы здесь другой начальник, и послал бы он призывника Вдовина в другое место, и остался бы он жив…
Умерших на Руси жалеют всех — и кто по дурости, и кто по болезни или возрасту ушел из жизни. И кто руки сам наложил на себя — хоть и без отпеваний и на край кладбища, но тоже по-человечески люди идут за гробом. Но во все века вдвойне жалеют тех, кто уходит из жизни в солдатской форме. Сильнее плачут по ним, потому что солдаты — они все молодые, и умирают солдаты всегда за других. От Бояна песни-плачи идут по солдатам, от Ярославны.
День пытался созвониться с почтой в Сошнево Черданцев, чтобы поведать черную весть, еще день пробивались оттуда два трактора. Тащили друг друга и сани. Без наряда и уговоров на этот раз поехали мужики — каждый служил, с каждым могло быть вот так. В холодных, выстуденных кабинах сидели Аннушка и Соня, и неизвестно, кто больше выплакал слез: то ли Аня по сыну, уже мертвому, то ли ее подруга по другу сына и одновременно по неизвестно где пропавшему — ни письма, ни весточки — своему Юре. Ведь он тоже где-то там, на югах. И смалодушничал, струсил Михаил Андреевич, когда к программе «Время» вошли они в его кабинет: сказал, что Сашу привезут только утренним поездом. Боялся оставить Аннушку с этим наспех сколоченным ящиком. Не знал, как вести себя, что говорить, что делать. Поселили трактористов в «Доме колхозника», Соню с Аней отвел к себе домой. А утром сам перевез тяжкий груз из морга райбольницы к военкомату, где уже прогревали просмоленными тряпками грудные клетки тракторов механизаторы. Девчат еще не было, и он с мужиками перенес гроб на сани, прикрутил его проволокой к борту — тяжелой и долгой будет дорога домой для ефрейтора Вдовина.
Аннушка, лишь увидев поклажу, вскинула руки и с протяжным стоном стала валиться к сыну. Черданцев успел подхватить ее, довести до саней. Вдвоем влезли на скользкие, круглые от налипшего снега доски.
Чтобы быть ближе к другому человеку, люди становятся на колени. Михаил Андреевич вначале хотел поднять с них Аннушку, но она, вцепившись в доски, уже зашлась протяжным воем. Тут же заголосила и Соня — в деревнях не плачут поодиночке. Остановившаяся у военкомата старушка, поглядев на сани, несколько раз перекрестила свое маленькое даже в полушубке тельце — никто в районе еще не знал, что в Афганистане погибли первые из многих тысяч солдат. Никто, кроме Черданцева да деревни Сошнево. Черт бы его побрал, это первенство.
