– Обо всем.
– Что имеете в виду? – осторожно осведомился негодяй.
Я возликовала. Ага, зацепило. Небось у мерзавца, как у
многих людей, полно мелких пакостных тайн. Внезапно перед глазами предстала
плачущая Амалия Густавовна, и я окончательно озлобилась. Ну держись, Юрочка. Я
из-за тебя потеряла сон, но и тебе сейчас не спать.
– Мне о вас все известно!
– Что именно?
– Все! Думали, спрятали концы в воду? Ан нет! Есть, есть
люди, которые такое о вас рассказали!..
– Идиотка! – вскипел Рыков. – Прекратите шантаж!
– Про яйцо от Фаберже, например, и про Амалию Густавовну
Корф. Помните такую? Она вас любила. Кстати, ваш папенька-дворник и
маменька-поломойка ее попросту обокрали.
Из мембраны понеслось напряженное дыхание. Решив его
доконать, я вдохновенно добавила:
– Но это ерундовый секретик, так, скорей штришок к портрету.
Есть, есть у вас за душой еще кое-что!
– Кто вы? – прошептал Юрий Анатольевич. – Чего хотите?
Денег? Сколько? Называйте цену.
Смотрите, как засуетился, похоже, случайно попала в больное
место каблуком.
– Кто вы? – настаивал Рыков.
Отчего-то в памяти всплыло имя – Роза Андреевна Шилова. Я
подавила глупое желание назваться именем хорошо знакомой ему женщины и
торжествующе сообщила:
– Я – ужас, летящий на крыльях ночи, твоя больная совесть,
впрочем, у тебя ее нет, я – твой кошмар, твой страх, твоя предсмертная дрожь.
Впрочем, можешь просто называть меня любительницей омолаживающих кремов.
Отсоединившись, я шумно вздохнула. Абсолютно уверена, что
милейший Юрий Анатольевич сейчас несется к аптечке за валокордином. Впрочем,
насчет кремов, это я зря. Вспомнила не к добру про Шилову и брякнула бог знает
что. А вообще здорово вышло, так ему и надо. Обязательно найду яйцо и вручу его
Амалии Густавовне.
Глава 8
К дому я подкатила примерно в половине второго ночи и едва
сдержала возглас удивления. Во всех окнах горит свет, а около подъезда стоит
белый микроавтобус, сильно напоминающий «Скорую помощь», только без красного
креста. Сердце тревожно сжалось. Что у нас случилось?
Первый, кого я увидела, был Дегтярев в мятых спортивных
штанах и мятой майке. В руках он держал окровавленную простыню.
– Господи, – прошептала я.
– Явилась, – вздохнул полковник, – и на том спасибо.
Я хотела было начать задавать вопросы, но тут из столовой
раздался вопль Кеши:
– Дегтярев, где белье?
Александр Михайлович юркнул в коридор, ведущий в кухню.
Оттуда мгновенно появилась Ирка с чайником.
– Что у нас происходит?
– Дурдом, – резюмировала домработница и скрылась в столовой.
Недоумевая, я пошла за ней, рванула дверь и остолбенела.
Столовая, еще утром бывшая нормальной комнатой, превращена в операционную.
Большой стол, за которым мы едим, накрыт простынями, его освещают торшеры,
которые собрали из всех комнат, у стола орудуют фигуры в халатах. На полу таз с
окровавленной ватой и марлевыми тампонами, резко пахнет лекарствами.
– Отойди, – пнули меня в спину, и мимо прошмыгнула Зайка с
кастрюлей.
Бледный Аркадий жался у окна с каким-то баллоном, сильно
смахивающим на газовый.
Я выпала в коридор, увидела Дегтярева с кипой простыней и
рявкнула:
– Что это за полевой госпиталь?
– Сейчас, – пробормотал полковник, – погоди.
Он нырнул в столовую. Я прислонилась к стене. Похоже, там
идет операция.
– Жуть кромешная, – сообщил, выходя, Аркадий, – меня тошнит.
Какой ужас! Неужели с бедными женщинами так же поступают.
– Да что случилось?
– Ей пришлось делать кесарево, – вздохнул Кеша, – мрак,
теперь месяц спать не смогу. Меня заставили помогать…
– Кому кесарево?
– Юне.
– Это кто? – оторопела я.
– Мать, – строго заявил Аркадий, – видишь, как плохо не
бывать дома. Агата Кроуль оставила нам мопсиху…
– А-а-а, – вспомнила я, – точно, Юнону. Она еще все под
стулом пряталась, толстенькая такая, есть отказывалась.
– Оказалось, что не жирненькая, а беременная, – вздохнул
Кеша, – представляешь, как все перепугались, когда она застонала и дергаться
начала.
Я слушала, разинув рот. Ольга и Кеша, увидав, что у собачки
приключились судороги, кинулись звонить Дениске. Тот примчался и мигом понял,
что это потуги. Везти Юню в клинику было уже невозможно, поэтому бригаду
хирургов вызвали на дом. Слава богу, сейчас все позади, щенки живы, мать,
похоже, тоже.
– Сколько их? – только и смогла спросить я.
– Девять, – трагическим шепотом сообщил Аркадий, – мал мала
меньше, просто мышата, а не собачки.
Я почувствовала легкое головокружение. Пять детенышей у
Черри и этих девять, всего пятнадцать. Нет, тринадцать. Опять неверно. Пять
плюс девять, это сколько? Поняв, что не способна решить данную сложную задачу,
я заорала:
– И что мы станем с ними делать?
Кеша попятился:
– Не знаю. Черриных раздадим по знакомым.
– А девять мопсиков?
– Видишь ли, мать, – хмыкнул Аркадий, – они не совсем мопсы.
– Как это?
– Погоди, – улыбнулся Кеша, – сейчас покажу.
Я опять осталась в коридоре подпирать стенку. Через пару
минут Аркашка высунулся из комнаты и поманил меня пальцем. Я, стараясь не
смотреть в сторону обеденного стола, добрела до подоконника и уставилась в таз.
Глаз выхватил простынку, электрическую грелку, а на ней кучку ярко-рыжих кутят
с длинными мордами. Я обомлела. Мопсы появляются на свет почти черными, потом
они начинают «перецветать», светлеть, но рождаются темными, рыжими – никогда, и
морды у них тупые, как у троллейбуса, а эти были несколько похожи на лисят.
– Кто это? – изумилась я.
– Дети Юноны, – пояснил Кеша, – небось в папочку пошли,
«рыжие, рыжие, конопатые». Эх, любовь зла, похоже, Юня мужа себе на помойке
нашла.
