– Моя работа стоит тысячу долларов, – торопливо ответил
художник.
– О, деньги не проблема, лишь бы картины были хорошими.
– Вас интересует какой-то конкретный вид, – начал переговоры
живописец, – или хотите посмотреть уже готовое?
– Я сейчас приеду, говорите адрес…
Примерно через полчаса я, раскрашенная, словно индеец,
вступивший на тропу войны, поднималась в огромном лифте, сделанном, похоже, из
красного дерева. Представляете, здесь имелись довольно большое зеркало и
скамеечка, обитая бархатом. До сих пор я видела подобный подъемник только во
Франции, в отеле «Негреско», но тамошняя администрация усиленно делает вид, что
на улице девятнадцатый век, в номерах не было телевизоров и холодильников, а
горничную нужно вызывать, дергая за шелковый шнур. И несмотря на отсутствие
благ цивилизации, постояльцы рвутся в «Негреско» толпами.
Антикварный лифт дотащил меня до самой обычной железной
двери. Она мгновенно распахнулась, и на пороге замаячил довольно полный блондин
с лицом больной овцы.
– Это вы за пейзажем? – поинтересовался он, даже не
поздоровавшись.
Я кивнула.
– Входите, – разрешил хозяин.
В прихожей он кинул мне две рваные тапки. Пришлось вылезать
из ботиночек «Гуччи» и засовывать ноги в отвратительно засаленную обувь. По
возвращении домой выброшу колготки.
– Сюда, – велел художник, – по коридору налево.
Я покорно пошла за хозяином. Наконец мы очутились в довольно
просторной комнате, где все было сделано для того, чтобы максимально открыть
доступ дневному свету. На чисто вымытых окнах отсутствовали шторы, а мольберт
был развернут лицом к льющимся солнечным лучам. Сегодня в Москве был отличный
денек: ясный, на небе ни облачка, вот только холодно.
– Здесь готовые работы, – сообщил Валерий и начал
демонстрировать полотна.
Мой первый муж, Костик, был художник, поэтому я осведомлена,
какие нравы царят в среде живописцев, и хорошо знаю слова, которые следует
произносить, нахваливая полотно. Нестандартная композиция, насыщенные планы,
живые краски, особое настроение, рука мастера – все эти изъезженные
словосочетания мигом ожили в мозгу, рот уже открылся, чтобы их озвучить, но тут
Валерий повернул лицом ко мне первый пейзаж, и я мигом лишилась дара речи.
Картина производила странное впечатление. Вроде на ней был
изображен мирный еловый лес. Немного мрачновато, но вполне нормально. Стоило же
поглядеть на темно-зеленую чашу подольше, как в сердце медленно начинал
вползать ужас. Деревья были чудовищны. Изломанные, кривые, жуткие, они росли
без всякого порядка, изгибаясь под невероятными углами. Возле пенька, тоже
искореженного, наполовину сожженного, сидел плешивый, явно очень больной,
доживающий последние минуты заяц. Шубка животного торчала клоками, длинные уши
поникли, а из глаз уходила душа. Вверху, на полуоблетевшей березе, нахохлилось
несколько ворон, встрепанных и несчастных. Птички с большим интересом
поглядывали на отходящего в мир иной зайчика. Всем известно, что вороны большие
любители падали, эти явно ждали, когда на полянке останется бездыханное тельце.
Картина была насыщена страшным фиолетово-серо-желтым цветом.
Художник поймал тот редкий момент в сутках, когда солнце,
уже соскользнув с небосклона, готовится закатиться за горизонт и в последнем
усилии бросает свет на окружающую действительность. Пейзаж был, безусловно,
написан очень талантливым человеком. В полотне чувствовалось, как говорят
критики, «присутствие автора». Согласитесь, иногда читаешь книгу, смотришь
картину, но ничто не задевает душу. Слова написаны правильные, а рот раздирает
зевота, или краски хороши, но полотно напоминает почтовую открытку… В другой
раз просто цепенеешь у картины, хотя вроде бы ничего в ней особенного нет… В
чем тут дело? Я не знаю, но пейзаж, представленный мне сейчас, явно создал
одаренный человек, но его дарование было со знаком минус. На душе не делалось
светло и чисто, наоборот, увидев полотно, вы ощущали тревогу и тяжесть. Я бы не
хотела иметь подобную вещь дома.
Надо отдать должное Валерию, он был не только талантлив, но
и чуток. Отставив пейзаж в сторону, художник улыбнулся:
– Вижу, эта работа не пришлась вам по сердцу, давайте
следующую посмотрим.
Странным образом улыбка сделала лицо хозяина злым, жестким,
даже жестоким.
Я вздрогнула и, наклеив на физиономию самую сладкую мину,
попыталась изобразить из себя сахар в шоколаде. Но получалось плохо, потому что
новый пейзаж, показанный художником, заставил меня вздрогнуть. На этот раз было
поле, изрытое ямами. По спине побежал холодок, и я невольно передернулась.
«Словно кто-то прошел по моей могиле», – говорила в таких случаях бабушка.
– И этот не подходит, – понял Валерий.
Зато, когда он поставил в центр третью картину, я радостно
закричала:
– Беру.
По крайней мере, эта вещь не вызывала судорог. Правда,
темный, поросший ряской пруд, по бокам которого росли лопухи, выглядел
безрадостно, но и только.
– Пожалуйста, – ответил Валера.
– А вещь подписана?
– Да, вот в углу, Алтуфьев.
– Надо же, – всплеснула я руками, – вы из тех самых?
– Из каких?
– Из Алтуфьевых. Вашего прадеда звали Борисом? Он погиб во
время репрессий двадцатых годов?
Валерий кивнул.
– Правильно.
– А прабабушка была из купцов. Дарья Ивановна Васильева?
– И что?
– Да нет, так просто… Дело в том, что меня назвали в ее
честь, вот видите…
Я вытащила паспорт. Художник бросил на него взгляд.
– Никак не пойму, к чему вы ведете?
Я начала лихо врать:
– Моя прабабка работала в горничных у Дарьи Ивановны, вместе
с ней пережила многое и очень плакала, когда хозяйка трагически погибла. Моя
бабка ходила в гости к Татьяне Борисовне. Знаете, там в доме есть тайный ход, а
про сокровище слышали? И еще, недавно в магазине убили Ксению Шмелеву… Татьяна
Борисовна рассказала девушке о секрете, та пошла по винтовой лесенке, а там ее
поджидал убийца…
– Что за чушь вы несете! – резко сказал Валерий, но на лбу у
него неожиданно выступила испарина, и я обрадовалась.
Значит, попала в цель.
– Кстати, правда, что Ксения ваша бывшая жена?
– Убирайтесь!
