— Как же, как же… Вот было времечко — золотое! Помню, добыл я себе «корибуты» — вы тоже, наверное, не избежали в свое время желания обзавестись такими шпорами — малиновый звон! Идешь, бывало, по Невскому, а они так — «тень-тень», «тень-тень». Дамы делают томные глаза, штатские отчаянно завидуют. Мундир пошит у Каплана, сапоги от Гозе! Как говорили гвардейцы — пистолет-мужчина!
— «Снетки», — презрительно бросил Воронцов старую кличку, данную гвардейцам офицерами-фронтовиками. — Нахватают во дворце орденов и ходят павлинами.
Он залпом выпил, налил еще, не дожидаясь гостя.
— Что ваш приятель, Николай Петрович? — отставив стакан, спросил Воронцов. — Решил наконец-то вопрос с болтливым парнем или нет?
— Он мне не приятель… — равнодушно пожав плечами, ответил Невроцкий, — так, случайное знакомство, я же вам уже говорил. Ну, как вино?
— Неплохое…
Андрею Воронцову почему-то был неприятен этот человек. Сначала он принял его за нежданного союзника, даже обрадовался — почудилось нечто свое, родное, близкое, но потом, думая о нем долгими бессонными ночами, пришел к выводу, что не просто так он появился тогда на дровяном складе вместе с Николаем Петровичем и Пашкой. Не просто.
Что ему сегодня надо в его доме? Пришел вынюхивать, выведывать, узнать, что Воронцов собирается дальше делать и куда ехать? Не на того напали, господин артиллерист. Если, конечно, он действительно бывший артиллерист. Хотя — знает многое, наверняка был офицером, служил. Где? Почему бы об этом не спросить прямо сейчас? Интересно, ответит или нет?
— Где вы изволили служить?
— Запамятовали? Я же говорил… — Невроцкий достал из портсигара папиросу. — Знаете, мой отец как-то рассказывал, что когда Александр Второй, сам человек курящий, взойдя на престол, разрешил курить в общественных местах, то это многими воспринималось как некая революция. После Николая-то Палкина. Смешно, правда? Не знало то поколение, каковы бывают революции, а может, их счастье, что так и не узнали?
Воронцов молча кивнул. Ловко ушел от ответа господин визитер — вроде как и не слышал заданного ему вопроса. Хорошо, подождем немного и еще разок спросим — ответит, куда денется.
— Помнится, раньше папиросок разных сортов фабрики кучами выпускали. Особливо хороши были «Пажеские» — короткие и толстые, — покуривая, продолжал Алексей Фадеевич. — А помните папироски «Антракт»? Специально для завзятых театралов — табаку всего на две затяжки. Этак небрежно достаешь папиросу из портсигара, а ведь дорогие, черт бы их совсем, и, затянувшись разок, бросаешь. М-да, где то прелестное время, где обожаемый мной монарх?
— Расстреляли, — пустая болтовня гостя начала надоедать бывшему штабс-капитану. Он чувствовал, как подкатывает раздражение. — Вы что, действительно его обожали?
— Только в профиль… — засмеялся Алексей Фадеевич, — на монетах из драгоценного металла в пять и десять рублей золотом… Э-э, а винцо-то наше кончилось. Ну да ничего, я человек предусмотрительный, захватил на такой случай еще одну бутылочку. Надеюсь, не откажетесь?
Он достал из саквояжа вторую бутылку. Воронцов мельком глянул — этикетка та же самая.
Шут с ним, надо допить вино, а то вроде неудобно как-то перед гостем — все-таки суетился, добывал где-то эти бутылки, — и под благовидным предлогом выставить господина артиллериста за дверь — пусть катится отсюда к черту! Зря только дал ему тогда адрес. Эдак повадится ходить каждый вечер, пусть даже и с хорошим вином. Все равно — неохота с ним общаться.
— Не откажусь… — Андрей открыл бутылку, хотел налить гостю, но у того был еще полный стакан. Налил себе. — Ваше здоровье!
Выпил, почувствовал, что вино чуть-чуть горчит, похоже, слегка отдает жженой пробкой — подпорчено или показалось?
— Так что же все-таки вас связало с Николаем Петровичем? — Воронцов достал папиросу, прикурил. Голова немного закружилась, легко, почти незаметно.
— Так, некоторые общие дела, — Невроцкий внимательно вгляделся в лицо Воронцова. — Да не все ли вам равно?
— Почему же… — хозяин снова хотел налить гостю, но тот твердо отвел его руку в сторону:
— Не нужно. Пейте сами… Теперь, пожалуй, я могу вам сказать.
— Теперь? — удивился Воронцов. — Отчего только теперь?
Лицо гостя почему-то качнулось у него в глазах, но тут же встало на место.
— Ну да, именно теперь. Николай Петрович по поручению одного человека, представляющего здесь интересы разведки Империи, похищает ценности, имеющие большую историческую и художественную значимость. Старательно лишает большевиков русского прошлого. Не всего, конечно, а только части, к моему сожалению. Вот так.
— А вы?
Лицо гостя снова поплыло, закачалось перед глазами у бывшего штабс-капитана, тело его вдруг стало слабеть, пришлось даже ухватиться пальцами за край стола, чтобы не съехать со стула. Перебрал лишку? С чего бы? Ведь и выпил-то всего ничего — два-три стакана легкого вина.
— Я — связующее звено между ними: между Николаем Петровичем и представителем разведки Империи. Ваше любопытство удовлетворено? Но теперь это вам все равно без пользы. — Невроцкий, покосившись на побелевшие от напряжения пальцы Воронцова, вцепившегося в край стола, усмехнулся. — И Ангелина ваша тоже тривиальная уголовница. Хотя нет, пардон, такие кражи не тривиальны: иконы старых мастеров не имеют цены. А мы лишим Советы не только икон, а многого из исторического наследия. Это поймут потом, когда вместо исторического прошлого придется опираться на пустоту! Не будет, господин Воронцов, на что опереться большевикам в собственной истории, в искусстве, в сознании исторической роли России. Не говоря уж о политическом резонансе этой потери.
Воронцов мертвенно побледнел.
— К-красть… у… России?! Я… — он с усилием — тело никак не хотело его слушаться — попытался приподняться. Где револьвер? Пристрелить мерзавца, немедленно!
Бывший штабс-капитан с огромным трудом опустил руку к карману брюк, нащупывая рукоять нагана, — выхватить оружие и всадить весь барабан в этот лоб с залысинами. Все семь пуль!
— Э, да вы еще что-то хотите?
Презрительно скривив губы, Невроцкий привстал и, протянув руку, легко толкнул Воронцова в грудь. Тот упал вместе со стулом.
Жандарм прислушался. Нет, никто из соседей не обратил внимания на шум, не бежит на помощь, не открывает дверь — все, как и рассчитано.
Он встал, подошел к лежавшему на полу Воронцову, наклонившись, вынул из его кармана наган, сунул в свой саквояж. Убрал туда же пустую бутылку, оба стакана. Высыпал в заранее подготовленный пакетик окурки из пепельницы. Недопитую бутылку он тщательно заткнул пробкой перед тем, как спрятать.
Посмотрел на хозяина — тот лежал с посиневшим лицом, покрывшимся липким потом, сипло, с натугой дышал. Губы его кривились, словно он силился что-то сказать.
— Поразительное здоровье, — удивленно покачал головой Невроцкий. — После лошадиной дозы отравы… и еще жив. Надеюсь, ненадолго. А, как вы?
