— Да. Официально сообщено, что все лица, находившиеся на судне-нарушителе, погибли. Березин содержался в строгой изоляции, сюда его доставили, соблюдая все меры предосторожности, чтобы исключить даже малейшую утечку информации.
— Давайте начнем работу, — Дзержинский сел за стол, снова придвинул ближе к себе записки о транспорте. — Докладывайте мне в любое время о ходе контроперации и новых данных. Сейчас очень важно не пропустить момент, в который надо максимально напрячь наши силы и взять инициативу в свои руки целиком и полностью…
Вернувшись в свой кабинет, Айвор Янович зажег свет — уже смеркалось, и по небу шли тучи, похожие на вату, выщипанную из старых, рваных одеял, поэтому казалось еще темнее, — и долго стоял перед висевшей на стене большой картой мира. Не давали покоя слова Феликса Эдмундовича о классовой природе честности, его прямой вопрос о том, как честен бывший врангелевский офицер Березин — по-нашему или нет?
За время работы с Дзержинским Айвор Янович уже успел убедиться, что председатель ВЧК обладает редкой интуицией, умом прирожденного философа и ученого, незаурядным даром полемиста: из множества фактов и фактиков его острый аналитический ум всегда безошибочно выхватывал самое главное, поэтому вопрос о честности вряд ли был задан им просто так. Но далее эту тему председатель ВЧК развивать не стал, значит, задав вопрос, он тем самым предполагал, что Айвор Янович отметит это для себя, еще раз пройдет по цепочке полученных сведений, тщательно просеивая и сортируя их, пробуя каждый факт «на зуб», как проверяли раньше монеты — не фальшивая ли?
Разведка Империи имеет многовековую историю, традиции, числит в своем активе немало блестяще проведенных, изощренно разработанных успешных операций, и ее сотрудники являют собой весьма опасного противника, не склонного к сантиментам и не гнушающегося никакими методами. Арсенал применяемых ими приемов весьма широк, и, надо отдать должное противнику, этот арсенал им неустанно пополняется. Мастера тайных разведывательных операций тщательно продумывают замысловатые комбинации, в которых причудливой вязью переплетаются быль и небылицы, действительные факты с дезинформацией. Они вполне могут иметь замысел начать игру с чекистами — долгую, хитрую, ведущую к пока неведомым целям.
Предположим, Березин является некой «фальшивой монетой», которую разведка Империи очень желает всучить нам за настоящую. Причем сам Березин даже может об этом и не знать, а вся игра строится на том, что он после задержания согласится оказать помощь чекистам. Вот вам и готовый агент-двойник! А если его специально готовили к тому, чтобы он попал в ЧК и, поломавшись для вида приличествующее время, согласился на сотрудничество? Не здесь ли разгадка всей запутанной и странной истории с разговором, подслушанным в приемной белого генерала, морским путешествием, дракой на судне, гибелью грека-контрабандиста и поручика Гирина?
Господа из разведки Империи без особого трепета относятся к чужой человеческой жизни, даже к жизни некоторых своих давних сотрудников, — что для них стоит пожертвовать греком и Гириным для окончательного запутывания всех следов? Грек-контрабандист действительно мог сотрудничать с разведкой — неважно с какой, хотя бы и с врангелевской, — и иметь задание вывести судно с офицерами прямо под пулеметы пограничного катера; ему могли поручить и убийство поручика Гирина как ненужного свидетеля или «болвана» в начатой игре — «болвана», в поясе брюк которого специально вшито компрометирующее письмо, обнаружив которое, чекисты должны начать «разматывать» Березина. Грек в таком случае не мог знать, что и его самого обрекли на заклание, поручив Березину ликвидировать контрабандиста. А потом, после задержания, под тяжестью улик Березин сознается, им наверняка начинают интересоваться в Москве, он согласится помочь и… Вот тут-то начнется…
Что же, попробовать принять это как одну из версий и постараться подыграть господам из разведки Империи, сделать вид, что мы всему и полностью верим?
Только как-то не очень совпадает с новой версией оставшееся после разговора с задержанным офицером ощущение прямоты, самоуважения, гордости этого человека, пусть даже тщательно скрываемой за иронией.
Можно ли, работая в ВЧК, верить впечатлениям о людях, внутренним ощущениям? Перед тобой вполне может оказаться матерый враг, натянувший на себя личину запутавшегося, но честного человека.
Нет, ощущениям и первоначально возникшим впечатлениям о ком-либо доверяться полностью, видимо, не стоит, а вот верить в человека надо, иначе нельзя будет жить и работать в ВЧК…
* * *
Березин лежал на кровати, бездумно глядя в потолок. Не хотелось больше заниматься ерундой и придумывать разные фигуры из трещин на потолке. Не до того — в душе словно образовался тянущий ком, как камень давивший на сердце, заставлявший его биться глухо и неровно.
Горевшая вполнакала высоко под потолком лампочка — тускло-желтая, словно умирающая — да раздававшиеся иногда за дверями шаги караульных еще более угнетали.
Жизнь кончена! Сегодня он это окончательно понял. Понял и удивился самому себе — ни страха, ни судорожного желания вырваться из плена жутких обстоятельств, в которые завела его нелегкая судьба; если там, в море, погружаясь в темную, бездонную пучину, он еще отчаянно цеплялся за жизнь, из последних сил выбираясь на поверхность, страстно желая дышать, ходить по земле, существовать, неважно как, но существовать, то теперь у него не было такого желания. И куда выбираться, что хорошего его может ждать за стенами Лубянки? Новый мир — он ему чужд, как стал теперь чуждым тот, в котором он прожил прежде столько лет. Родных здесь нет, знакомых тоже — не считать же знакомыми чекистского следователя или приходившего к нему чекиста в пенсне, назвавшегося Айвором Яновичем?
Почему его не убили в боях, почему не свалил сыпняк, почему он не утонул, наконец! Тогда бы не было всего этого кошмара эмиграции, тупой, никому не нужной муштры, уже ни к чему не пригодной, да, непригодной, незачем себя обманывать, армии «белых мстителей», как высокопарно именовали их эмигрантские газетенки; тогда он не продал бы свое честное имя, как Иуда, за тридцать сребреников и не отправился бы сюда, в Россию, чтобы, ступив на родную землю, очутиться здесь, на Лубянке, где он теперь лежит на кровати, тайком глотая слезы жгучего стыда и бессилия.
С теми, кто остался на том берегу моря, покончено. Они уже более не существуют для него с тех пор, как он начал говорить в ЧК. И он для них — труп. А эти? Что он для них и они для него?
С теми он больше не может, а с этими не хочет! В его роду еще не было предателей, выдававших своих, пусть даже бывших, товарищей. Сохранить себе жизнь ценой выполнения заданий чекиста в пенсне, стать чем-то вроде провокатора? И можно ли ему верить: все разведки и контрразведки мира одинаковы — их люди всегда поначалу сулят золотые горы, пока ты не согласился, а стоит только дать согласие, взнуздывают жесткой уздой и пришпоривают, в кровь терзая твою душу хлыстом угроз и принуждения, а награда одна…
Подожди, но этот в пенсне не обещал тебе золотых гор, не понуждал, не грозил… Ловкая игра?
