– Что же мне с вами делать? – пробормотала я,
лихорадочно соображая, как поступить.
Тут раздался кашель, и в кухню вступил Бонифаций Юлианович с
гордо поднятой головой. Я посмотрела на старика и почувствовала, как в горле
заворочался тяжелый горячий ком. На дедушке была старенькая, застиранная
гимнастерка, на которой блестели бесчисленные ордена и медали.
– Вот, – с гордостью сказал Бонифаций, – в
тяжелое время я не подкачал, сражался с врагом, потом всю жизнь до пенсии на
одном месте проработал, на почте, отделением заведовал, не пил, не курил,
взяток не брал, а трудился на благо нашей социалистической Родины. Я прожил
свою жизнь честно, мне есть чем гордиться! Видишь, я полный кавалер ордена
Славы, а его трусам и негодяям не давали!
Я оглядела «иконостас», а потом бросила взор на шатавшихся
от слабости Ваську и Крошку, еще раз обежала взглядом кухню…. Внезапно ком в
горле скатился вниз и лег камнем в желудок. Дедушка-то ветеран, орденоносец. У
таких людей неплохая пенсия. Значит, работница собеса, пользуясь тем, что
старик живет один, вульгарно обманывает его. Знаю, такие случаи бывают. Недавно
Аркадий отказался защищать мошенницу, патронажную сестру. Она приходила к
одиноким, больным людям и врала, что килограмм масла стоит двести рублей, а
бабушки, неспособные сами выйти из квартиры, верили ей. И ведь эта дрянь
приносила своим подопечным чеки, небось подбирала у касс бумажки с нужными
суммами. Большинство покупателей просто бросает их.
– Дедушка, – сказала я, – уж, извини, не
хотела тебя сразу новостью огорошить, думала потихоньку подготовить…
– Чего стряслось? – спросил Бонифаций.
– Я твоя правнучка Дарья, дочка Кати, приехала забрать
тебя к себе.
Глава 23
– Что? – пробормотал дедушка, пятясь. – Как?
Боясь, что старик мне не поверит, я начала быстро-быстро
плести невероятную историю.
– Как забрать? – бубнил Бонифаций. – Прямо
так? А Васька с Крошкой?
– И их тоже, естественно.
– Но вещи!
– Сейчас соберем!
– А пенсия… Мне домой приносят.
Я хотела было сказать: «На фиг твои копейки, не
волнуйся», – но вовремя осеклась.
– Аркаша поедет в собес и все устроит, переведут на наш
адрес.
– Мебель… Буфет, табуретки…
– Закажем фургон и перевезем.
– Как же так, господи, да откуда ты взялась?
– Говорю же, Катя во Франции…
– Она в Германию уехала, в 1972-м, на стажировку от
университета, да там и осталась…
– Из Германии во Францию перебралась!
Вконец замороченный дедушка начал шевелить губами, очевидно,
он пытался вспомнить даты, но потом бросил это занятие.
– То-то гляжу, ты мне кого-то напоминаешь, –
протянул он, – а теперь понял, вылитая Лизочка. Ну-ка глянь.
И он вытащил из ящика стола фотографию примерно сороковых
годов. На снимке улыбалась пухленькая шатенка. Я походила на нее, как Пизанская
башня на Останкинскую телевышку, но Бонифаций еще раз повторил: «Вылитая
Лизочка», – и внезапно заплакал.
Остаток дня мы посвятили сборам. Правда, в конце концов
выяснилось, что брать с собой нечего. Дедушка был практически голый. В большой
чемодан мы бросили кое-какие тряпки, фотографии, документы, гимнастерку с
орденами и Библию. Я усадила деда на заднее сиденье, сунула ему на колени
Ваську с Крошкой и понеслась в Ложкино.
Время подбиралось к девяти, когда «Рено» влетел во двор и
замер у входа. Домашние, предупрежденные по телефону, выскочили из дома.
Началась процедура знакомства. Потом Аркашка повел Бонифация в ванную, а
Маруська потащила мыться Крошку с Васькой. Наши животные носились кругами
вокруг гостей, но последние были слишком слабы, чтобы реагировать на внешние
раздражители. Устроили мы Бонифация на первом этаже, в комнате для гостей.
Где-то около одиннадцати я заглянула к нему. Старик спал, одетый в Кешину
пижаму. Около его кровати на тумбочке лежало два банана и шоколадка. Это,
очевидно, приволокла Манюня. Белоснежная расчесанная Крошка мирно сопела на
одеяле, рядом дрых Васька. После бани выяснилось, что он вовсе даже не лысый, а
серо-голубой, очень симпатичный кот.
Тихо закрыв дверь, я шагнула по коридору в сторону столовой
и налетела на Бориса.
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты сумасшедшая? –
поинтересовался режиссер. – Надо же такое выкинуть! Притащить домой
безумного деда!
– Что же, следовало оставить его подыхать с го-лода?
– Ну, всем не поможешь!
Я повернулась и молча пошла к лестнице. Это верно, всем
помочь невозможно.
– Вдруг он наврал? – продолжал Борис. – Вдруг
у него полно родственников?
– Значит, они потеряли дедушку!
– Но…
– Заткнись, – сказала я, – сделай милость, а?
Тебе какое дело? Я привела Бонифация в свой дом.
– И правильно сделала, – сообщила, появляясь на
пороге столовой, Ольга, – в конце концов, у нас тьма противных бабушек, но
ни одного деда.
– Разве можно так просто взять и увезти
человека? – не успокаивался Боря. – Квартира, пенсия…
– Какой ты зануда, – сказала я и побежала наверх.
Снизу донесся Зайкин голос:
– Аркашка все уладит, завтра съездит куда надо и
разберется.
Я усмехнулась. Конечно, покоя в нашем доме не найти, Маня с
Кешкой ругаются каждый вечер за ужином, а Зайка готова запилить меня до смерти,
если учует запах сигарет, но… Но я абсолютно твердо знаю: на мир мы смотрим
одними глазами.
Чувствуя огромную усталость, я дошла до своей спальни и
принялась дергать дверь, но она не поддавалась. Покрутив в разные стороны
ручку, я уже хотела заорать: «Ирка, какой дурак запер комнату», – как до
меня дошло, почему сегодняшний день оказался таким длинным. Я же не спала всю
ночь, покинув дом через балкон. Значит, моя спальня заперта изнутри!
Крадучись, боясь попасться кому-нибудь на глаза, я вышла на
улицу, обежала здание и увидела, что лестницы нет. Задрав голову, я оглядела
второй этаж и увидела на балконе Снапа, положившего морду на перильца. Пес,
сидевший до сего времени тихо, как мышка, если уместно сравнить почти
девяностокилограммового ротвейлера с грызуном, теперь, учуяв меня, неожиданно
открыл пасть и разразился нервным, громким лаем.
