– Липа.
– Уже не «липа», – отрезали с той стороны.
– Почему?
– На часы взгляни, – буркнула мегера, –
полдень пробило.
Я швырнула «Сименс» в «бардачок». Ну и кадры, небось там
сидят одни старые девы, вон какие злые, просто собаки. Хотя, например, наши псы
излучают только доброжелательность! Делать нечего, придется ехать к этому Бонифацию.
Может, у деда имеется внук, названный в его честь. Правда, если учесть, что
дедуле без малого сто лет, внучку его небось все пятьдесят.
Комаров переулок, кривой и узкий, изгибался во все стороны.
Дома тут оказались под стать переулку – кособокие, перекошенные, словно пьяные.
Номер семь выглядел совсем уж мерзко. Можно посоветовать киношникам снимать в
нем сериал про ужасы войны. Здание смотрело на мир выбитыми стеклами лестничной
клетки. Трехэтажное, дико грязное, с облупившейся штукатуркой. Дверь в подъезд
стояла нараспашку, ни о каком кодовом замке или домофоне речи не шло. Внутри
было холоднее, чем на улице, и резко воняло кошачьей мочой. Первая квартира
оказалась, естественно, у самого входа. Звонка не нашлось. Я заколотила в дверь
ногой, послышался тихий лай, потом шарканье, затем дверь без лишних вопросов
распахнулась. Я глянула на хозяина и вздохнула.
На пороге стояла мумия, замотанная в какие-то тряпки. К
ногам, обутым в валенки, жалась старая болонка, грязная и клочкастая, на руках
мумия держала почти лысую кошку, один глаз у которой был затянут бельмом.
Вместе этой гоп-компании двести лет, никак не меньше.
– Вы ко мне? – неожиданно бодро поинтересовался
дедушка.
Собачка ткнулась в мои сапоги и тоненько запла-кала.
– Фу, – строго сказал хозяин.
– К вам, – ответила я. – Бонифаций Юлианович?
Дедуся кивнул:
– Вы из собеса?
Решив не пугать пожилого человека, я поспешила подтвердить.
– Да.
– А где Танечка?
– Заболела.
– Ладно, – смилостивился дедок, – входи,
детка, прямо по коридорчику, на кухню.
Я добралась до темноватого помещения и села на жесткий
венский стул с гнутой спинкой. Надо же, у кого-то они еще сохранились.
Помнится, подобные стояли в коммуналке на улице Кирова, нынешней Мясницкой, где
прошло мое детство.
Собачка вновь ткнулась мне в ноги и зарыдала. Я нагнулась,
погладила плачущее животное и обнаружила, что под скомканной шерстью нет тела,
одни тоненькие, хрупкие косточки, животное было измождено до предела. Впрочем,
и хозяин, и кошка выглядели просто скелетами, один обтянут кожей, другой мехом…
– Ты, деточка, зря пришла, – со вздохом промолвил
дедок.
– Почему?
– Так пенсия еще три дня тому назад кончилась, а
следующую дадут не скоро, за продуктами идти не надо. Ступай дальше.
Я обвела взглядом компанию.
– Что же вы едите?
– Позавчера каша у нас была, геркулес на воде.
– А вчера и сегодня?
Бонифаций Юлианович пошамкал ртом:
– Собрался я, милая, в «Азазель» пойти, да закрылась
наша точка.
– Куда?
– В «Азазель», трактир тут недалеко был, хозяин мне для
Крошки и Васьки пакет давал с объедками, добрый человек. Я тебе по секрету
признаюсь, и сам ел. А почему нет? Продукты свежие… Но вот прогорел. Мне бы и
не надо еды, да вот Крошку с Васькой жалко.
Я просто потеряла дар речи.
– Васька еще ничего, – продолжал Бонифаций,
кутаясь в нечто, бывшее когда-то одеялом, – а Крошка плачет и плачет,
спасу нет.
– Дедушка, – проорала я, – сейчас я, мигом,
только подожди!!!
Вылетев на улицу, я вбежала в ближайший супермаркет и
понеслась по отделам.
Примерно через полчаса была готова геркулесовая каша.
– Экая ты транжира, – качал головой
Бонифаций, – на молоке сварила, с сахаром… А это чего?
– Колбаса «Докторская».
– Ишь ты, – покачал головой дед и принялся
аккуратно хлебать овсянку.
Я осторожно опустила на пол две миски. Крошка и Васька
ринулись к еде. Я никогда не думала, что кошка начнет с таким энтузиазмом есть
геркулес. Фифина и Клеопатра ни за что бы не притронулись к этому блюду.
Впрочем, наши киски отворачивают носы и от мяса, если оно, на их взгляд,
недостаточно свежее. Несчастный же Васька на едином дыхании проглотил угощение,
потом вылизал миску и сел около пустой посуды, уставившись на меня круглыми
желтыми глазами. Впрочем, Бонифаций Юлианович и Крошка не отстали от кота.
Дедушка опустошил тарелку мгновенно и потянулся к кастрюльке.
– Сейчас не надо, – пробормотала я, – может
стать плохо, вы долго голодали.
– Твоя правда, детка, – вздохнул старик, –
жадный стал, вот рука и потянулась.
– Вы живете тут совсем один?
– Как перст.
– Никого нет? Ни детей, ни внуков?
Бонифаций покачал головой:
– Сын умер, была еще внучка, да только она уехала
давно, обещала писать, но, видно, не судьба…
– Вам никто не помогает?
– Ну приходит от вас женщина из собеса, два раза в
месяц, да мне чаще и не надо… Пенсии аккурат на два похода в магазин и хватает.
Потом он, очевидно, увидал мое вытянувшееся лицо и быстро
сказал:
– Я не жмусь, мы хорошо живем, в этом месяце только
поистратились, потому что пришлось телевизор чинить.
И он ткнул пальцем в маленький черно-белый агрегат.
– Не могу без новостей, ты погоди, сейчас тебе кой-чего
покажу…
С этими словами дедушка пошел к двери.
– А как звали ваших родственников? –
поинтересовалась я.
– Сына Егором, внучку Катей, – ответил Бонифаций и
добавил: – Жена еще была, Елизавета Андреевна, царство ей небесное, светлая
память… А больше и никого.
Он ушел. Я осталась сидеть на холодной кухне, разглядывая
руины мебели и остатки посуды. Грязные занавески свисали с ободранного карниза,
здесь не было даже тараканов, от которых так страдают старые дома,
расположенные в центре. Скорей всего хитрые насекомые не заглядывали в
квартиру, зная, что там нечем поживиться.
Внезапно Крошка подошла ко мне и села у ног, преданно глядя
в глаза.
