Кирилл открыл бутылку «Перье», отхлебнул из своего бокала и
скривился.
– О боже!
– Так болит?
– Жутко, – простонал Молоков, – измучился до
предела…
– Чего к врачу не пошли?
– Боюсь, – ответил мужик, – бормашину увижу и
умру. Прямо в момент.
– Все равно придется идти…
– Ни за что!
– Заражение крови может произойти…
– Не-а, уже не в первый раз, – вздохнул
Кирилл, – дней пять поболит и утихнет.
– Вы прямо пещерный человек, – возмутилась
я, – сейчас придумали изумительные обезболивающие…
– Не, – тянул свое Молоков, – ни за какие
баксы. Может, и больно не будет, только от страха скончаюсь. Все эти
инструменты, крючки, палочки… Прямо камера пыток. Буду терпеть!
Я сочувственно вздохнула: если я кого и боюсь, так это
стоматологов. Милейшая Танечка Рудых, которой я изредка разрешаю заглядывать в
свой рот, один раз призналась:
– Обожаю, когда ты садишься в кресло!
– Почему? – удивилась я.
– А так орешь, так визжишь…
– Что же в этом хорошего? Извини, сдержаться не могу.
Ведь не больно совсем! Воплю от страха.
– Знаю, – веселилась Танюша, – а больные в
коридоре этого не знают и думают, будто я несчастной бабе челюсть пассатижами
выламываю. Отпущу тебя, выгляну в коридор… Никого! Все смылись! Можно идти пить
чай. Красота! Приходи почаще.
Так что я очень хорошо понимаю Кирилла. Впрочем, могу
попытаться помочь мужику.
– Вы верите в колдунов?
Молоков проглотил коньяк.
– Нет, конечно, разве я похож на идиота? Почему вы
спрашиваете?
– Видите ли, у меня была бабушка, очень своеобразная
женщина. Все в ней было необычно, начиная с имени, бабусю звали Афанасия. Она
курила, с удовольствием прикладывалась к рюмке, обожала компании, до самой
смерти носила каблуки, словом, вела себя отнюдь не как пожилая дама. Более
того, бабуля самозабвенно играла в карты, в преферанс. Надо отдать ей должное,
делала она это великолепно, потому что обладала великолепной памятью и
логическим мышлением. Иногда везение покидало ее, нам, например, пришлось
переехать из центра в Медведково, потому что Фасенька ухитрилась проиграть
гигантскую сумму… Но чаще она все же побеждала. Ее великолепно знали во всех
московских квартирах, где шла крупная игра. Вот видите это кольцо?
Молоков кивнул.
– Бабуся обштопала в свое время некоего Ваню Барона,
крупного столичного шулера. А тот, совершенно ошеломленный таким поворотом
событий, снял с руки перстень и подарил даме. После бабушкиной смерти печатка
досталась мне, я практически не расстаюсь с ней, это мой талисман. Так вот,
бабушка умела заговаривать зубы…
– Это невероятно, – пробормотал Кирилл, –
такого просто не бывает. Ну-ка, дайте сюда колечко.
Я стянула с руки перстень. Кирилл повертел его и сказал:
– Ага, насколько помню, так.
Он нажал куда-то, и перстень… раскрылся.
– Ой, – ахнула я, – надо же! Понятия не
имела, что он с секретом. Бабуля об этом не рассказывала…
– Наверное, она сама не знала, – улыбнулся
Кирилл, – видите, там внутри фотография, очень крохотная, правда.
Я уставилась на пожелтевшее, еле видное изображение.
– Кто это?
Молоков улыбнулся.
– Иногда жизнь выделывает такие кренделя, что ни одному
писателю не придумать… Перед вами изображение моей матери. Дед обожал ее.
– Не понимаю ничего, – пробормотала я, глядя на
кольцо.
– Ваня Барон мой дед, – пояснил Кирилл, –
вашей бабушкой он восхищался, знаете, кажется, у них был роман.
– Не может быть!
– Отчего же? Сколько вам исполнилось тогда, когда
Афанасия получила перстень?
– Ну… Где-то около десяти…
– А бабушке?
– Думаю, в районе шестидесяти… шестидесяти трех…
– Вот видите, еще не вечер! И деду было примерно
столько же… Отлично помню, как злилась моя бабка, когда слышала имя Афанасия.
Очень редкое, кстати, ни разу больше не встречал такое.
– Его и нет, – ответила я, – есть мужской
вариант – Афанасий. Прадед поругался с попом, что-то они не поделили, и когда
родилась бабушка, зловредный священник заявил: «Сегодня день святого Афанасия,
вот и крестим младенца по святцам. Не хочешь, езжай в город». До ближайшего
населенного пункта было семьдесят километров по октябрьскому бездорожью. Отсюда
и такое имечко.
– Зато запоминающееся, – улыбнулся Кирилл, –
погодите тут минутку.
Он поднялся и вышел. Я повертела в руках перстень. Бывает же
такое!
– Любуйтесь, – сказал хозяин, возвращаясь.
В моих руках оказался снимок. Я вгляделась в него и ахнула:
бабуся!
Я не принадлежу к сентиментальным натурам и не разглядываю
каждые выходные старые семейные фото. Афанасия давно умерла, и в моей памяти
она осталась маленькой, сухонькой старушкой с необычайно яркими, не выцветшими,
синими глазами.
Но на фото улыбалась немолодая, прекрасно сохранившаяся дама
с неизменной папиросой «Беломорканал» в руке. Бабулю запечатлели в ресторане за
столиком, заставленным тарелками и графинами. Рядом с Фасей, обняв ее за плечи,
сидел крупный мужчина самого благородного вида, одетый в двубортный пиджак с
невероятно широкими лацканами.
Фотография была разорвана пополам, а потом склеена.
– В те годы, – ухмыльнулся Кирилл, – по
шикарным заведениям, типа «Метрополь», «Прага» или «Интурист», ходили фотографы
и снимали клиентов. Вот дед и сделал фото на память, а жена его нашла,
разодрала… Жуткий скандал вышел.
– Подарите мне карточку, – попросила я.
– Она одна, впрочем, могу сделать дубликат.
Еще минут десять мы удивлялись невероятной игре судьбы,
потом Кирилл спросил:
– При чем тут зубы?
– Афанасия умела их заговаривать и меня научила. Хочешь
попробую?
– Давай, – согласился Молоков, – только я не
верю во все такое.
– Лучше принеси простой воды, не газированной, не
кипяченой…
