– Понимаете, – залепетала я, – наверное, я выгляжу дурой, но
в самом начале апреля, в первых числах, похоронила здесь сестру, Кабанову
Наталью Павловну… А сейчас приехала и не могу вспомнить, где могила… Ужасно!
– Не расстраивайтесь, – успокоила служащая. – Такое часто
случается. Тут немудрено запутаться, в особенности среди новых захоронений, где
еще памятников нет… Погодите секундочку.
Она ловко включила компьютер, задвигала мышкой.
– Кабакова, Кабальчи, Кабаносова… Нет, Кабановой Натальи
Павловны не вижу…
– Может, мы ее хоронили в конце марта, – робко предположила
я.
Женщина покачала головой.
– У нас теперь компьютер, и время захоронения не играет
никакой роли, просто вносим фамилию в список. Кабановой Натальи Павловны нет.
Есть Кабанова Вера Георгиевна 1924 года рождения и Кабанов Андрей Михайлович,
1942-го, но это не те могилы. А вы точно помните, что хоронили на Митине?
Я кивнула.
– Вы могли случайно не учесть могилу?
– Такое невозможно, – отрезала дама, – у нас строже, чем в
аптеке…
Я молча глядела на компьютер, потом со вздохом сказала:
– Извините, пойду брату позвоню, может, и впрямь не Митино…
– Скорей всего, – без тени удивления ответила служащая и
выключила системный блок.
Небось она насмотрелась на разных посетителей, и очередная
идиотка ее не удивила!
Наш дом в Ложкине сиял огнями, словно ювелирный магазин в
канун Нового года. Но несмотря на то что в столовой горела восемнадцатирожковая
люстра, а в гостиной все торшеры, там никого не было. В кабинете, в кресле,
замотанный в пледы, сидел у камина Тузик, на его коленях пристроились Хучик и
Жюли, а внизу на ковре разлеглись остальные собаки. Чуть поодаль, у компьютера,
щелкал мышкой Аркашка.
– Я ничего не чувствую! – горестно оповестил Тузик. – И Хуч,
и Жюли, и Кеша – все пахнут одинаково.
– Надеюсь, не грязной собачатиной, – хмыкнул сын и,
откинувшись в кресле, потянулся. – О, господи, голова опять заболела!
– Тут очень душно, – сказала я и приотворила окно.
Прохладный сырой воздух ворвался в комнату, откуда-то
издалека ветер донес звуки разухабистой музыки и громкие голоса. Очень странно,
обычно в нашем поселке царит полнейшая тишина.
– Закрой сейчас же, – заволновался Нос, – я еще хуже
простужусь!
Я проигнорировала это замечание. В конце концов Тузик может
пойти в свою спальню и там устраивать климат, как в инкубаторе. Кабинет же
общая площадь!
– Что там за веселье? – спросила я у Кешки.
– Старший сын Сыромятниковых женится, свадьба у них. Нас
тоже приглашали.
А и верно. Неделю тому назад домработница банкира принесла
красивый розовый конверт, украшенный изображениями двух ангелочков… Надо же, я
совсем забыла.
– Зайка с Машкой там, – продолжал Кешка, – и Севка пошел.
– Он любит тусовки, – обиженно протянул Нос.
– А вы чего остались? – поинтересовалась я.
– Голова болит, – вздохнул сын.
– У меня насморк, – напомнил Тузик.
Я только хмыкнула. Мужчины – изнеженные существа, просто
фиалки. Если температура мужского организма подбирается к 37 градусам, большинство
представителей сильного пола рушатся в кровать с воплем: «Умираю!»
Во всяком случае все мои бывшие мужья, натянув до носа
одеяло, поступали так. Супружники начинали капризничать, требуя попеременно
горячего чая с медом, боржоми с молоком, клюквенного морса и яблок… «Болезнь»
затягивалась дней на десять, и после нее они чувствовали себя слабыми,
изможденными…
А теперь скажите, милые дамы, вам придет в голову заползти в
постель даже тогда, когда ртутный столбик упрется в самый верх? Впрочем, может,
и положите голову на подушку, только заснуть все равно не удастся. Домашние
начнут бегать в спальню, без конца задавая вопросы:
– Где суп?
– Можно взять котлеты?
– Дай денег на проездной!
– У нас есть сахар?
– Не могу найти брюки…
Завершится вечер безумным скандалом. Это муж, никогда доселе
не заглядывавший в детские тетрадки, внезапно обнаружит, что его сынишка или
дочурка ничего не понимает в математике, и начнет орать:
– Я в твоем возрасте имел сплошные пятерки!
Удивительное дело, все мои мужья были в школьном возрасте
отличниками! Оставалось только удивляться, отчего Константин писал слово
«здесь» как «сдесь», а Макс, складывая девять и семь, каждый раз получал новый
результат.
Потом достанется и собаке, которая, отчаявшись дождаться
вечерней прогулки, решит свои проблемы у входной двери, и муженек, естественно,
наступит в кучку… Совсем поздно вечером, даже ночью, в спальню войдет обиженный
ребенок и, трагически вздыхая, сообщит:
– Мне не дали поужинать, живот прямо подвело.
Не знаю, сколько женщин из десяти долежит в кровати до этой
стадии, я обычно вскакивала в момент поиска брюк.
Но самую впечатляющую сцену я наблюдала в онкологическом
диспансере. Одной из моих подруг, Вере Селезневой, делали курс химиотерапии. Я
провожала ее до процедурного кабинета. Сначала Верка завернула на рынок и
затарилась под завязку, потом мы промчались по хозяйственным магазинам,
заглянули в книжный и наконец, притащив неподъемные торбы, сели на стулья возле
двери, поджидая своей очереди. Впереди нас находились одни женщины. Почти рядом
со всеми стояли туго набитые сумки, две дамы споро вязали шапочки. Правильно,
чего зря время терять.
И тут в конце коридора показалась живописная группа из пяти
человек. Посередине, с лицом Христа, идущего на крестную муку, двигался мужчина
лет сорока. Под руки его держали две женщины, одна помоложе, другая постарше.
Сзади, готовясь мгновенно подхватить, если папа станет рушиться в обморок, шли
дети-подростки. Добредя до кабинета, мужик окинул мученическим взглядом ряд
женщин и проныл:
– Вы, конечно, пропустите меня вперед! Видите, как мне
плохо, мне химию колют!
Верка, поправив на лысой голове паричок, попробовала
возразить:
