Прежний директор, бывший фронтовик, пил горькую, а остальные
сотрудники пользовались тем, что начальство большую часть дня храпит на диване
в невменяемом состоянии, и тащили домой все, что попадалось под руку. Анна
Валентиновна увидела, что несчастные дети ходят в рванине, спят без простыней,
а о качестве еды не стоит даже и упоминать. О всех предполагаемых комиссиях и
проверках коллектив каким-то чудом узнавал за несколько дней, и в час, когда
являлась инспекция, на кроватях откуда ни возьмись появлялось белье, а в супе –
мясо.
Анна Валентиновна, или, как ее звали тогда, Анечка, была
девушкой бойкой, с обостренным чувством справедливости и, естественно,
комсомолкой… Увидев творившееся безобразие, молодая воспитательница не захотела
принимать участия в дележке пирога, принадлежавшего сиротам, и прямиком
отправилась жаловаться. Да не куда-нибудь, а в комиссию партийного контроля.
Напомню, что шел 1952 год, еще был жив Сталин… Анечка попала
на прием и с возмущением выложила седому мужчине всю правду про злополучный
детдом. Грянула буря, но какая! На следующее утро после заявления
воспитательницы в интернат явились люди в форме и арестовали всех, кроме Ани.
Приехавшая с сотрудниками правоохранительных органов суровая дама с жестким
лицом, одетая в темно-синий «английский» костюм с «поплавком» МГУ на лацкане,
сказала прокуренным голосом:
– Принимай хозяйство, Анна Валентиновна, теперь ты директор.
– Но как же, – начала заикаться девушка, не ожидавшая такого
поворота событий, – у меня опыта нет, и потом, мне только восемнадцать.
Женщина вытащила «Беломор» и отрезала:
– Ничего, Гайдар в 16 лет командовал полком! Не тушуйся,
научишься.
Так Анечка сделала стремительную карьеру. О людях,
отправленных за решетку, она не сожалела, так им, ворам, и надо… К себе на
работу Анна Валентиновна набрала только молодых, таких же, как она, выпускников
и создала удивительный дом, который язык не поворачивался назвать приютом.
– В этом году, – безостановочно говорила директриса, –
отметили 50-летие, столько народу, мы сделали такие снимки! Идите сюда…
Схватив меня за руку, она вышла в коридор, толкнула соседнюю
дверь и с гордостью сказала:
– Вот, наш музей.
Три стены не слишком большой комнаты были заняты
фотографиями, вернее, парными снимками. На одном – детское личико, на другом –
взрослое лицо и подпись – имя, фамилия, отчество.
– Здорово придумали, да? – радовалась директриса. –
Собственно говоря, мы такой стенд давно завели. Берем снимок малыша, а рядом
помещаем его же фото, но уже взрослого. Многие выпускники приходят в гости и
сами просят: «Вот, поменяйте фотографию, я же старше стал».
– Где Лена? – спросила я.
– Здесь, – ткнула Анна Валентиновна пальцем вбок.
Я увидела изображение крохотной белобрысенькой лупоглазой
девчушки с остреньким, каким-то крысиным личиком. Рядом зияло пустое место.
– А почему у Артюхиной только детское фото? – спросила я.
Директриса развела руками:
– Не поверите, взрослое – как испарилось! Грешу на одну
женщину, да, наверное, зря, ну зачем бы представителю благотворительного фонда
снимки красть!
– Кому?
Директриса вздохнула.
– Где-то в апреле пришла дама, красивая, хорошо одетая.
Незнакомка представилась Кабановой Натальей Павловной и
предложила спонсорскую помощь. Анна Валентиновна, естественно, обрадовалась,
показала гостье дом, в том числе и музей. Кабанова пообещала подарить детям
телевизоры и исчезла. Больше она не появлялась.
А примерно через неделю, показывая экспозицию другим
посетителям, супружеской паре, решившей взять ребенка на воспитание, Анна
Валентиновна обнаружила пропажу фотографии и сейчас запоздало удивлялась:
– Ну точно эта Кабанова снимок содрала, меня к телефону
позвали, она на пару минут одна осталась. И зачем ей фото Леночки? Ума не
приложу.
– У вас есть ее координаты? – поинтересовалась я.
– На календаре записаны, – обнадежила меня Анна
Валентиновна.
Мы вернулись в кабинет, и директриса, полистав странички,
сказала:
– Вот. Приходила она 2 апреля. Кабанова Наталья Павловна,
благотворительный фонд при московском представительстве концерна «Филипс».
Я записала телефон и спросила:
– Что это вы в начале разговора про деньги говорили?
– Так мать Лены объявилась, – всплеснула руками педагог, –
из ингорколлегии запрос поступил, я ездила к ним в офис. Представляете, какое
удивление? И не припомню такого. Большие деньги Леночке доставались, сумму мне
не назвали, но служащая так вздыхала, что я поняла – не о копейках речь.
– А вы не знали, что у Лены жива мать?
Директриса побарабанила пальцами по столу.
– И ведь никто не знал.
– Но документы-то у ребенка были!
– Леночка – подкидыш, – спокойно пояснила собеседница, –
если хотите, расскажу.
– Это моя работа – слушать других людей. – Я решила до конца
играть роль оперативного сотрудника.
Когда молоденькая Анечка начала директорствовать, ей очень
не понравилось, что малыши поступают к ней из дома малютки, трехлетними. Дети
были педагогически запущенными, в карточках у многих стоял диагноз –
дебильность или – агрессивное поведение. Но на самом деле ребяткам просто
требовалось немного любви и ласки… К тому же большинство из них, отказники, не
знали других родных, кроме нянечек и воспитательниц из домов ребенка. И хотя не
все сотрудники хорошо обращались с детишками, переезд на новое местожительство
часто оказывался для них сильным шоком.
Вот Анечка, побегав по кабинетам, и добилась для своего
интерната исключительного статуса. Детей к ней стали отправлять прямо из
родильных домов, минуя промежуточные инстанции.
Но Лену не привезли с милицией. Погожим июньским днем 1975
года, аккурат в свой день рождения, 15го числа, Анна Валентиновна, придя на
работу, нашла под дверью у входа пищащий кулек.
Внутри лежали здоровенькая девочка с еще не отпавшей
пуповиной и записка, написанная печатными буквами. «Лена Артюхина, 14 июня 1975
года».
