– Эту выскочку? – процедила Виктория Павловна. – Как же,
рядом работали. Все поучала преподавателей, как с детьми обращаться, а
директор, покойный, все в рот ей глядел. Еще бы, муженек-то у зануды в
Министерстве просвещения работал, отделом заведовал. Как чего надо, Елене
Вадимовне в ножки кланялись, пальтишки детям купить или телевизор… А она и рада
стараться, шепнет супругу, а потом нос задирает.
– Где она сейчас? – прервала я поток старых обид.
Виктория Павловна сказала недоброжелательно:
– Вот уж правильно говорят, кое-что не тонет. Тут и кризисы,
всякие пертурбации, а Елена Вадимовна частный колледж открыла, директорствует,
денежки рекой текут…
– Знаете адрес?
– Да за углом, – фыркнула Виктория Павловна. – Еще наглость
имела на наши ворота объявление в феврале налепить – «Школа уникальных
преподавательских методик Елены Старостиной объявляет прием». Сразу его,
конечно, отодрали. Специально ведь повесила, чтобы знали: вот я теперь какая!
Оставив Викторию Павловну исходить злобой, я двинулась по
указанному адресу. И впрямь это за углом. В глубине двора устроилось типовое
двухэтажное здание детского садика. Пахло внутри вкусным обедом,
свежепокрашенные стены густо увешаны картинами. «Творчество наших учеников» –
гласил плакат.
– Елена Вадимовна на месте? – спросила я у здоровенного
парня, тащившего огромный глобус.
То ли акселерат-десятиклассник, то ли слишком молодой
преподаватель на бегу крикнул:
– Второй этаж, комната двенадцать.
Я пошла вверх по лестнице. Все стены изрисованы
карикатурами, у окна – большая стенгазета и ящик с надписью: «Опусти сюда
бумагу, на которой изложил проблему». На двери нужной мне комнаты табличка:
«Входите смелей, вместе мы разрешим все трудности». Отличное заявление,
надеюсь, ко мне оно тоже имеет отношение.
Помещение оказалось большим и светлым. Меньше всего оно
напоминало кабинет директора школы, скорей это уютная гостиная: диван, два
кресла, большой торшер, огромный темно-зеленый ковер, много картин, «стенка»,
забитая книгами и посудой. Впрочем, у окна пристроился письменный стол с
компьютером, и именно там сидела светловолосая женщина.
Услышав скрип двери, Елена Вадимовна отложила линейку и
приветливо спросила:
– Могу помочь?
Я посмотрела в ее открытое, доброе лицо. Еще довольно
молода, пятидесяти, наверно, нет, но первые морщины уже лучиками побежали от
карих глаз к вискам. Однако «гусиные лапки» не портили директрису, наоборот,
придавали лицу мягкое выражение. Сразу видно, она редко гневается и много
смеется. В юности слыла, конечно, красавицей, да и сейчас еще хороша. Кожа
светлая, слегка курносый нос и губы Брижит Бардо. Скорее всего знает о сходстве
с секс-символом Франции, потому что волосы красит в светло-русый цвет. Впрочем,
похоже, что и фигура еще сохранилась, если судить по той ее части, что
виднелась над столом.
Я села и принялась беззастенчиво врать про зарубежных
родственников Шабановой.
Елена Вадимовна слушала, не прерывая, и, только когда моя
фантазия иссякла, спокойно произнесла:
– Отлично помню Милу, принимала самое активное участие в ее
судьбе, только скажите, ее разыскивают со стороны отца или матери?
– Отца, – недолго думая, выпалила я.
Елена Вадимовна посуровела.
– У вас, естественно, имеется документ, подтверждающий вашу
личность?
Я сунула ей под нос французский паспорт. При виде его
россияне, как правило, становятся крайне любезны, но Елена Вадимовна оказалась
исключением. Брови директрисы грозно поползли к переносице, рот, потеряв всякое
сходство с губами Брижит, сжался в ниточку.
– Значит, иностранка. Боюсь, ничем помочь не смогу.
– Неужели не хотите, чтобы Людмила получила наследство,
оставленное прадедом?
– Вы не та, за кого себя выдаете.
Я растерялась и глупо спросила:
– Почему?
– Потому что дед Милы никогда бы не оставил ей ни копейки,
ведь мать Людмилы убила своего мужа, его сына. Поэтому-то девочка и оказалась в
детском доме.
Я разинула рот. Ну и новость! Елена Вадимовна молча
закурила. Тогда я вынула другой, российский паспорт и рассказала директрисе всю
правду.
– Ужасно, – пробормотала та, когда я закончила, – впрочем, у
нее всегда замечались странности, сказывалось, видно, тяжелое детство.
– Вы не знаете, где ее дочь?
Директриса покачала головой.
– Последний раз встречались, когда она получала диплом, это
ведь я ее в институт пристроила, пожалела. Впрочем, если располагаете временем,
могу рассказать, что знаю, по порядку.
Я заверила Елену Вадимовну, что абсолютно свободна, и
принялась внимательно слушать.
Милочке было семь лет, когда ее привезли в детский дом, но
она не умела ни читать, ни писать, впрочем, разговаривала тоже с трудом. Елена
Вадимовна вначале удивилась. Красивая, абсолютно нормальная с виду девочка
оказалась почти дебилкой. Школьница по возрасту, она остановилась в развитии на
уровне двух-трех лет. Ела только ложкой, при этом сосиски, курица и отварные
яйца вызывали у новенькой удивление.
– Что это? – спросила она, ткнув пальцем в ноздреватый
омлет.
В детском доме хорошо готовили, и Елена Вадимовна даже
растерялась вначале.
– Ешь, Милочка, тебе понравится.
Воспитанница сунула ложку в рот и принялась медленно жевать.
– Что же ты дома кушала? – поинтересовалась педагог.
– Благословенную пищу, – ответила девочка и спросила: – А
это желтое – божеское или бесовское?
Елена Вадимовна не нашлась, что ответить. С одеждой тоже
возникли трудности. Милочку привезли в январе, и сначала женщине показалось,
что на девочке ночная сорочка. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, это
нечто вроде хитона из грубой, неотбеленной, явно домотканой холстины. На ногах
носки и калоши.
Первый год Мила ходила по детскому дому босиком, оставляя
везде домашние тапочки.
Ни о Золушке, ни о Красной Шапочке, ни о Коте в сапогах
девочка не слышала, телевизора боялась до ужаса, от телефона шарахалась, а
когда воспитанников повели в театр, упала в зрительном зале на колени и
закричала:
– Уйди, сатана!
