– Не хочу, – отрезала подруга, – на курортах полно народа.
Мне бы куда-нибудь в глушь, чтоб никого рядом и тишина… Только где найдешь
подобное?
И тут Нине пришла в голову гениальная мысль.
– Слушай, давай устрою тебе путевку в Ложкино, почти даром
поедешь. Зимой там, говорят, никого.
– Как мы это сделаем? – удивилась Мила. – Я же не
писательница.
– Мы с тобой похожи, – воодушевилась Нина, – обе черненькие,
смуглые, глаза карие. Ты, правда, постройней будешь, да в паспорте только лицо.
Я оформлю путевку на себя, а поедешь ты, и никто не заметит. Сама я в этом Доме
творчества никогда не была, никто меня там не знает. Будешь на Сундукян
откликаться, всех делов-то. Зато путевку получишь за копейки, как член
Литфонда.
Нина вытащила паспорт, и Мила согласилась, что по фотографии
невозможно понять, кому из них принадлежит документ. Снимок делали давно,
Нинель тогда носила другую прическу, да еще очки в придачу. В прошлом году Нина
сделала операцию лазером и избавилась от близорукости.
Горя желанием помочь подруге, Сундукян понеслась в Литфонд.
Через неделю Мила отбыла на отдых.
– А вы куда подевались? – прервала я повествование.
Нина пожала плечами.
– Никуда, ездила на две недели в Кострому, там устраивали
праздник поэзии и фестиваль.
Я потрясенно молчала. Значит, похоронили Людмилу Шабанову?
– У Милы были дети или муж?
Нина молча курила в форточку, меланхолично наблюдая, как
клубы дыма теряются в воздухе.
– Взгляни на серый дым над крышей. Все холоднее холода, к
которым он уходит, вот так и ты уйдешь за ним…
– Что? – растерялась я.
– Это Бертольт Брехт написал, – пояснила поэтесса,
раздавливая окурок в пустой консервной банке, служащей в этом доме пепельницей,
– гениальный Брехт, абсолютно неправильно понимаемый в нашей стране. Вы что-то
сказали?
– Семья у Милы есть?
Нина задумчиво повертела банку.
– Да нет как будто бы, по крайней мере сейчас.
– А раньше? Может, у нее остались дети…
Нина покачала головой:
– Как раз думаю сейчас о том, что совершенно ничего не знаю
о ее прошлом. Мы познакомились два года назад, и она никогда не упоминала о
своих близких. Один раз только обронила, что воспитывалась в детском доме. Мы
ехали в автобусе по Холмской улице, и она, указав на маленький дом, сообщила:
«Вот тут прошло мое детство, не дай бог кому-нибудь такое».
Сундукян поинтересовалась почему. Тогда Мила ответила:
– Здесь приют, слышала, остановка называется «Детский дом»?
Так я в нем несколько лет провела, все испытала: голод, холод, побои. Спасибо
Елене Вадимовне, воспитательнице, это она меня в стоматологический пристроила.
Потом, словно испугавшись, закрыла рот. Нинель попробовала
снова завести этот разговор, но Мила ловко переменила тему и больше никогда к ней
не возвращалась. Не знала Нина ничего о том, как жила Мила до их встречи.
Подруга никогда не рассказывала о бывшем супруге или других родственниках, о
детях также не упоминалось. Вообще-то она была приветливой, контактной, охотно
приходила в гости и с удовольствием приглашала к себе, вот только о прошлом
предпочитала не распространяться. Впрочем, и у Нины ничего не выспрашивала,
довольствуясь тем, что подруга сообщала сама.
Я сбегала в машину и принесла сумочку.
– Узнаете?
– Да, – безапелляционно заявила Нинель, – Милочкин
ридикюльчик. Я ей его на Новый год подарила, разорилась.
– Не помните, в чем она уезжала?
Собеседница покачала головой:
– Не провожала ее. Просто созвонились перед отъездом. Но
ведь было довольно прохладно. Наверное, накинула норковый полушубок и кожаную
шляпку, с мехом, черненькую.
– Почерк ее знаете?
Нина призадумалась.
– Думаю, что нет. Мы не переписывались, больше об искусстве
говорили: театр, литература, живопись… Думаете, Милочка умерла?
Я с сомнением покосилась на сумочку. Вроде все
свидетельствует о том, что из окна шагнула Людмила Георгиевна Шабанова, но ведь
еще несколько часов назад я так же абсолютно уверена была в смерти Нинель
Сундукян. А она вот, сидит передо мной. Второй подобной ошибки допустить
нельзя.
Глава 7
Утром снова вошла в кабинет капитана. Тот от возмущения
покраснел и гневно спросил:
– Ну?
Я принялась объяснять суть.
– Уж извините, перепутали. Самоубийцу на самом деле звали
Людмила Шабанова, Нина Сундукян жива.
– Как это жива? – изумился следователь. – Вы тело видели?
Опознали?
– Да сестра ошиблась, – каялась я, – погибшая страшно похожа
на Сундукян. Тоже смуглая, волосы черные, глаза карие, потом учтите стресс…
Лиана нервничала и не разглядела как следует.
– Бред, – возмутился капитан, – первый раз с подобным
сталкиваюсь. Глупость несусветная и безответственность. С чего вы решили, что
умершая Сундукян? Кто это придумал?
Я начала бестолково излагать факты. Капитан замахал руками:
– Дамочка, вы из коттеджного поселка Ложкино?
– Да.
– Ясно. Не работаете небось, делать целыми днями нечего. Так
вы собачку заведите, пуделя. А нам не мешайте. Теперь целое дело назад
возвращать, труп оформлять…
– А его нет, – сообщила я.
– Куда подевался?
– Кремировали вчера.
– По документам Сундукян?
Я безнадежно кивнула. Капитан раскрыл рот, но удержался все
же от крепких выражений, только прошипел:
– Давайте все координаты: адреса, телефоны.
– Чьи? Свои?
– И свои тоже, – лютовал следователь. – Ну заварила кашу!
– Меня накажут?
