– Ладно, – окончательно обозлилась Алиска, – вот заставлю
его тебе погадать, сама увидишь.
Глава 6
Через два дня позвонила Лиана.
– Уж извините, – смущенно забормотала она в трубку, – завтра
хороним Нину, вот подумала, может, захотите проститься…
Во вторник, сжимая в руках букет темно-красных гвоздик, я
подошла к дверям Николо-Архангельского крематория. От небольшой группки людей отделилась
фигурка и помахала мне рукой. Одетая во все черное, Лиана выглядела старше.
– Спасибо, что пришли, – грустно сказала она, – сейчас как
раз наша очередь подошла.
Четверо мужчин понесли гроб внутрь. Все двинулись следом.
Потянулись тягостные минуты молчания, послышались всхлипы и вздохи.
– Как смерть человека меняет, – услышала я за спиной.
Я машинально повернулась. Крупная большеносая женщина качала
головой.
– Ниночка сама на себя не похожа, словно это не она, только
волосы прежние. Надо же так перемениться: и нос другой, и лоб, и губы.
– Ладно тебе, Надежда, – буркнул мужик, стоящий рядом, –
покойник всегда другим кажется.
– А вот и нет, – настаивала Надя, – ты на руки погляди! У
Нинельки пальцы короткие и толстые, а тут прямо веточки, и полнее Нинелька раза
в два.
– Ой, замолчи, – зашипел мужчина, – имей совесть, хоть у
гроба язык придержи!
Надежда шумно задышала; так сопит наш мопс Хуч, когда
Аркашка прогоняет его из кресла.
Терпеть не могу поминки и уж совершенно не переношу, когда
приходится при этом бывать в компании абсолютно незнакомых людей. Но Лиана
мертвой хваткой вцепилась в мою руку:
– Ну прошу тебя, просто умоляю…
Пришлось покориться. Поминки устроили на Сиреневом.
Запущенная квартира действовала угнетающе. Видно было, что тут проживали люди,
которым абсолютно наплевать на быт. В ванной и туалете кое-где отлетел кафель,
раковина с трещиной, шланговый душ замотан лейкопластырем. Маленькая кухонька
поражала полным хаосом. Подоконник заставлен банками, бутылками и кастрюльками.
На плите почему-то громоздится электрочайник, и запах стоит невыносимо гадкий.
То ли где-то под мойкой и впрямь завелись мыши, то ли покойная никогда не мыла
помойное ведро.
Стол накрыли в большой комнате, отодвинув для этого к окну
тумбу с телевизором. Здесь тоже пахло отвратительно, но по-другому, чем на
кухне, – пылью, старыми книгами и лежалым бельем.
Мое место оказалось возле Надежды, и женщина недрогнувшей
рукой налила мне стопку водки, граммов сто, не меньше. Я с тоской покосилась на
хрустальную «бомбочку». Ну вот, придется пить. Обычно в незнакомых компаниях ко
мне сразу начинают привязываться: «Давай, давай, до дна, не обижай хозяев».
Потом следуют аффекты: «Ишь, гордая, западло ей с нами…» Но я на самом деле не
могу пить.
Сейчас, когда все вокруг обнаружили у себя дворянские корни,
мне похвастаться нечем. Прадедушка был сапожник и, насколько знаю, его отец
тоже. Прабабка ходила мыть полы к местному священнику. Добрый батюшка держал
служанку исключительно из христианского милосердия, потому что женщина
приплеталась на работу покачиваясь и частенько заваливалась на кухне спать,
оглашая тихий дом церковнослужителя густым пьяным храпом. Не отставал от нее и
муж. Впрочем, даже есть пословица – «пьет, как сапожник», да и выражение
«напиться в стельку» – тоже о представителях данной славной профессии, и
прадедушка оправдывал репутацию на все сто. Трезвым его не видели никогда.
Надо же было случиться, что в такой семье родился
удивительно тихий, послушный и талантливый сын. Однажды священник с изумлением
отметил, что мальчик в пять лет бегло читает и умеет совершать простые
арифметические действия. Батюшка пригрел ребенка, а когда запойные родители
скончались, усыновил сироту, выучил и даже добился для него стипендии в
университете.
Перед смертью священник велел моему будущему деду поклясться
на Библии.
– Вот, – проговорил он, протягивая книгу, – обещай, что
никогда в жизни не прикоснешься к зелью.
Дедушка, тогда еще студент, никогда не нарушал своей клятвы.
Только потом выяснилось, что батюшка волновался зря. У деда оказалась аллергия
на алкоголь. Он не то что пить, даже нюхать ничего спиртосодержащего не
пытался. Всякие лекарственные настойки, валокордин, корвалол моментально
вызывали реакцию отторжения. Моя мать не могла, говорят, даже принять стаканчик
пива. Я моментально падаю, проглотив чайную ложку коньяка, правда, могу выпить
чуть-чуть вина или ликера.
Один специалист-генетик объяснил нам, что людей, чьи предки
были алкоголиками, как правило, поджидают два пути: либо они тоже спиваются,
либо совершенно не переносят горячительного. Что-то он еще говорил о ферментах,
особенностях желудочно-кишечного тракта, но я не поняла. Уловила только суть –
я из тех, кто пить не может.
В молодости из-за этой моей особенности возникало много
проблем. Веселых студенческих сборищ, где бидонами выпивались сомнительные
напитки «Солнцедар» и «Горный дубняк», я избегала, как чумы, прикидываясь
примерной маменькиной дочкой. Сложнее пришлось на работе.
В нашем заштатном институте после каждого заседания кафедры
устраивалось застолье. Стоило мне в первый день прийти на службу, как коллектив
радостно загудел. Я купила несколько бутылок «Московской» и килограмм вареной
колбасы. Сели, налили, опрокинули… Потом главный алконавт, профессор Радько,
грозно спросил, указуя перстом на мою полную рюмку:
– Почему не трогаем?
– Не употребляю, – категорично заявила я.
Повисло тягостное молчание. Шел 1980 год. И у всех в голове
возникло только одно предположение: на работу прислали стукачку. Сейчас
дождется, пока все напьются, расслабятся, разболтаются, а потом побежит куда
надо докладывать, кто какие анекдоты травил…
Глядя в изменившиеся лица коллег, я безнадежно сказала:
– Ладно, эту рюмку выпью, только домой потом отвезите.
В Медведково меня доставил на своей машине лично профессор
Радько. Он же вызвал «Скорую помощь» и даже заплатил докторам за «реанимацию».
С тех пор меня никогда пить не заставляли. На стол коллеги водружали бутылку
лимонада «Буратино» и приговаривали:
– Это, Дашка, тебе. Посудку потом помой, трезвая ты наша.
Не пристают ко мне с предложением выпить и близкие приятели,
но с незнакомыми людьми начинаются сложности.
Вот и сейчас толстый мужик громовым голосом заявил:
