– Аркадий утром отвез мадаму в музей декоративно-прикладного
искусства, вечером доставит в Ложкино. По крайней мере так они сказали, а там
кто их знает!
Я взглянула на часы – полночь.
– Ничего себе, музеи-то небось до семи работают.
– Сейчас явятся, – ухмыльнулась Зайка, – без десяти восемь.
Я вновь посмотрела на циферблат. Почему у меня двенадцать?
Ах да, забыла переставить стрелки!
На следующее утро первым делом я позвонила в Союз
театральных деятелей и заныла в трубку:
– Журнал «Театр» беспокоит, подскажите телефон актера
Грекова.
– Никогда, – отрезал дамский голос, – журнал «Театр»
великолепно знает, что координаты артистов не сообщаем. Только при личной
встрече и после предъявления редакционного удостоверения.
Скажите пожалуйста, какие сердитые, хотя если вспомнить
безумное количество ненормальных женщин, мечтающих прикоснуться к кумиру…
Бабушка рассказывала мне, как гардеробщик Большого театра брал деньги с
поклонников Лемешева и Козловского. Ополоумевшие «лемешистки» и «козловитянки»
платили по десять рублей за разрешение… постоять в калошах тенора, обнять
пальто стоило немного дороже – пятнадцать целковых.
Так что великолепно понимаю нелюбезную даму, но нет
крепостей, которые никогда не сдаются.
Около двенадцати, побрякивая золотыми цепочками, я влетела в
маленький кабинет и сообщила:
– Добрый день! Я являюсь представителем благотворительного
фонда «Помощь деятелям культуры».
Сидевшая за маленьким столиком дама принялась внимательно
изучать мой весьма скромный макияж, пробежала взглядом по серьгам, кольцам и
браслетам, скользнула по костюму, дорогой сумке и милостиво процедила:
– Ну и что я должна вам дать?
– Взять, – улыбнулась я.
– Не поняла, – настороженно протянула чиновница.
– Пришла предложить актерам материальную помощь.
Дама сняла очки и уставилась на меня. У нее был удивительный
бюст – размера восьмого, не меньше. Он выдавался вперед наподобие журнального
столика. Видя, что собеседница ничего не понимает, я пояснила:
– Наш руководитель, господин Ибрагим Оглы-Заде, страстный
театрал. В особенности любит классическую русскую драматургию – Чехов,
Островский, Грибоедов. Зная о тяжелом финансовом положении актеров, решил
вручить двадцати пяти старейшинам премию «За вклад в культуру». Медаль и
деньги.
– Сколько? – деловито поинтересовался «бюст».
– Пока не уполномочена сообщать. Господин Ибрагим Оглы-Заде
просит дать список пожилых актеров, желательно тех, кому за семьдесят, а он
выберет достойных. И еще их адреса и телефоны…
– Молодым тоже тяжело, – сопротивлялась дама.
– Наш хозяин считает, что люди, рожденные в 30-е годы и
позже, вполне способны сами заработать себе на хлеб.
– Ладно, – смилостивился Аргус, – как раз недавно составляли
такой списочек, министерство потребовало, тоже материальную помощь решили
оказать. Дали по сто рублей. Смех, да и только, надеюсь, вы чуть побольше
предложите.
И она протянула два листка. В десятой строке значились
телефон и адрес Ивана Александровича Грекова.
Телефон не отвечал. Дождавшись двадцать пятого гудка, я
щелкнула крышечкой мобильника. Проезд Куропаткина! Да это же совсем рядом, в
двух шагах.
«Вольво» медленно поехал направо. С неба вновь летела жидкая
каша, но после ужасающего вермского мороза такая погода мне даже нравилась.
Старик Греков жил на четвертом этаже. Интересно, как пожилой
мужчина преодолевает гигантские лестничные пролеты и сколько ему может быть
лет? Еще маленькой девочкой я смотрела фильмы с его участием, и уже тогда он не
казался молодым. Хотя для пятилетнего ребенка человек в тридцать – дедушка…
Звонок отчего-то не работал, я стукнула кулаком в дверь, она
приоткрылась, и я увидела огромную прихожую, заставленную гардеробами. Сверху
на них громоздились картонные коробки и кипы пожелтевших газет. Пахло
лекарствами, пылью, одинокой старостью.
– Есть кто дома? – крикнула я.
– Проходите, пожалуйста, – раздалось в ответ, – звонок не
работает, вот я дверь и приоткрыл. Хотя вы, душенька, на целых два часа раньше
назначенного пришли. Так нельзя, вдруг бы я ушел куда. Надо звонить, коли время
встречи меняется.
– Так трубку никто не берет.
– А и правда, – снова донеслось из глубины квартиры, – я
забыл с ночи включить. Идите, идите, да обувь не снимайте, не люблю этой
привычки, ну давайте, не тушуйтесь.
Я пошла на голос и оказалась в темной комнате. Посередине в
кресле сидел старик, на вид ему можно было дать лет двести. Костлявое тело
укутано в теплую клетчатую куртку, ноги прикрыты пледом. Рядом на маленьком
столике книга, очки, лупа и стакан холодного чая.
– Душенька, – пророкотал хорошо поставленным голосом хозяин,
– сделайте старику одолжение, раздерните портьеры. Что-то сегодня совсем
обленился – и телефон не включил, и занавески не раздвинул. Значит, надумали
поступать в наш вуз?
Не отвечая, я распахнула пыльные драпировки. Грязноватую,
заставленную антикварной мебелью комнату залил серый декабрьский свет.
– Ну-ка, ну-ка, – пробормотал актер, насаживая на нос очки,
– поглядим на внешность.
Я подошла поближе. Дедушка побагровел, ни одного звука не
доносилось из его раскрытого, как у засыпающей рыбы, рта. Не понимая, что
произошло, я приблизилась почти вплотную к креслу, и тут старик ожил.
– Изыди, сатана! – прогремел он, вытянув вперед костлявую
руку с артритными пальцами. – Как посмела явиться вновь в мой дом ты, виновница
всех несчастий!..
Гнев выглядел слегка театрально, а слова напоминали текст
какой-то роли, но мне было недосуг оценивать профессиональные качества актера,
следовало немедленно внести ясность в ситуацию.
– Пожалуйста, успокойтесь, – попробовала я перебить
страстное выступление, – вы перепутали меня с Иветтой Воротниковой. Но я –
Дарья Васильева, просто мы с ней очень похожи.
Греков захлопнул рот и уставился мне в лицо неожиданно
яркими черными глазами. Минут пять он разглядывал меня сквозь очки, потом
заявил:
– Уж и не знаю, что думать. Вроде Люка, а вроде и нет.
Я вздохнула.
– Знаете про родимое пятно на ноге?
