– Вот вы, наверное, имеете французские корни…
– Да, – оживился преподаватель, – мой предок был из тех
самых наполеоновских солдат, отступавших по Старой Смоленской дороге. Драгун
отчаянно голодал и обморозился, вот и пожалела его русская баба из деревеньки
Мокеево. Так и пошли в России крестьяне Витепа, «ш» прибавилось потом, для
удобства произношения. Затем родичи перебрались в Москву, стали служивыми
людьми, чиновниками мелкой руки. Я же божьей милостью поступил в университет –
видимо, с генами любовь к французскому передалась. Ну а потом так и остался при
almа mater.
– А в Вермь как попали?
– Обыкновенно. Сначала посадили как врага народа, потом
запретили въезд в столицу и вновь посадили… Только в 1955-м наконец вышел.
Доехал до Верми, здесь и остался. Но не жалею, женился. Знаете…
Опасаясь, что профессор сейчас пустится в длительные и
путаные воспоминания, я осторожненько прервала его:
– Как трудно переезжать с таким количеством книг!
– И не говорите, – вздохнул Андрей Франсуазович. – Когда
супруга моя – царствие ей небесное, святой была человек – скончалась, я дочери
и сказал: «Ну зачем мне одному четыре комнаты? Давай разменяемся». Вот и вышла
мне двухкомнатная, а внучке трехкомнатные хоромы. Ну, доплатить пришлось, не
без этого… Так еле перебрался, знаете ли. Книги полмесяца увязывал. Хорошо –
помоложе был… Пятнадцать лет – это большой срок, а семьдесят и восемьдесят пять
– две огромные разницы, как говорят мои безграмотные студенты.
– Как пятнадцать лет? – изумилась я.
– Что так удивляетесь, душечка? Дом построили в 1984 году,
один наш преподаватель эту квартирку и получил как очередник. Вот с ним обмен и
провернули.
– То есть вы хотите сказать, что живете здесь безвыездно с
1984 года?
– Конечно, а что же в этом странного?
– Сколько у вас комнат?
– Полторы, – усмехнулся профессор и толкнул небольшую дверь.
Я заглянула в открывшееся помещение. Да, такую квартиру
действительно нельзя назвать двухкомнатной. В крохотном пенальчике еле-еле
поместились небольшая софа и тумбочка, заваленная книгами.
– Тесновато, конечно, – вздохнул Андрей Франсуазович, – но я
человек одинокий, мне вполне хватает. Вот надо мной Филимоновы проживают, так у
них трое детей. Честно говоря, ума не приложу, как они на ночь устраиваются? А
главное – как ухитрились при такой давке троих создать?
– И не меняли больше квартиру? – продолжала я тупо
настаивать на своем.
– Зачем? Кто сказал, что я решил продавать жилье?
– В риэлтерской конторе.
– Ошибка вышла, ангел мой. Правда, я рад чрезвычайно: слушал
ваш французский как музыку. Даже не представляете, какое удовольствие общаться
с собеседником и не поправлять беспрестанно омерзительное произношение.
– Октябрьская улица в Верми одна?
– Конечно.
– Может, домов под номером 2 несколько?
– Как это? – изумился Андрей Франсуазович.
– Ну, допустим, 2а, 2б…
– Нет-нет, – замотал головой профессор.
– Домоуправление где находится?
– Зачем вам?
– Хочу узнать, в какой квартире жила семья Поповых. Бабушка,
учительница музыки, и девочка Аня. Старушка умерла в этом году, кажется,
весной, а осенью внучка продала квартиру.
Профессор в задумчивости покачал головой.
– Таких здесь не было.
– Точно знаете?
Андрей Франсуазович допил похожий на чифирь чай и с
достоинством сообщил:
– Когда в несчастной России началось безобразие, именуемое
торжеством демократии, в Верми стало стремительно разваливаться коммунальное
хозяйство. Прокладку в кране поменять и то превратилось в проблему, к тому же
мастеровой люд принялся ломить за работу такие деньги… Вот мы на собрании
жильцов и решили: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Дом наш
уникален. В 1984 году его заселили научные работники – преподаватели разных
вузов Верми. Зарплаты у всех грошовые, зато руки умелые и мозги на месте. Вот и
выгнали всех пьяниц. Ежели неполадки с сантехникой, пожалуйте к Никите
Вадимовичу из 75-й. Он доктор технических наук. Коли неприятности с дверями или
окнами – Олег Петрович из 12-й тут как тут. Вообще-то он пишет книги об истории
Англии, но при этом изумительный столяр, можно даже сказать – краснодеревщик.
Сделал мне полки лучше фабричных. По электрике Алевтина Герасимовна мастер. Да
что там коммунальные неприятности, у нас и врачи тут свои… Меня же как существо
бесполезное и неумелое, естественно, назначили начальством – председателем
домового комитета. Слежу, чтобы в тесный коллектив не проникли «новые вермяки».
Так что в доме знаю всех поголовно. Никогда тут не жила преподавательница
музыки…
Простившись с говорливым и приветливым профессором, я
выбралась на улицу и моментально затряслась от холода. Редкие прохожие кутались
в дохи и огромные овчинные тулупы, под их ногами, обутыми в пимы, бодро
похрустывал снег. На дворе было градусов тридцать, не меньше.
До гостиницы я добралась только к десяти вечера и сразу
обнаружила массу «приятных» нюансов. Горячей воды не было. Ее тут, оказывается,
после девяти отродясь не бывало. Электричество отключено, и буфет закрыт
– Тут близенько, – сообщила пожилая дежурная, – две
остановочки на автобусе отъедете и попадете в ночной магазин. Правда, цены! Но
москвичи – люди богатые!
Вылезти вновь на мороз было выше моих сил.
– Здесь нельзя такси взять? – спросила я, вынимая кошелек.
Через полчаса в моем номере появилась тарелка с горячей
картошкой, утопавшей в растопленном сливочном масле, а поверх нее громоздилась
горкой квашеная капуста. Принесли очень крепкий обжигающий чай со сладкими
булочками и вареньем. На стол водрузили большой фонарь, работавший на
батарейках.
– У сына в автомобиле взяла, – пояснила дежурная,
устанавливая источник света, – в номерах ни свечей, ни ламп керосиновых не
держим – пожара боимся. Люди-то ненормальные, напьются и дрыхнут, а ты следи за
ними… Если помыться хотите, Петьке скажу, ведрами воды снизу натаскает, там
газовая плита есть, вмиг согреется…
Но я отказалась. В номере собачий холод, лягу спать немытая,
даже зубы чистить не стану…
В семь утра позвонил Решетников.
