Шварцман едва сдержался, чтобы не выстрелить в потерявшего душевное равновесие Кинжала. Столько яростного безумия светилось сейчас в единственном глазу араба, что он и впрямь поверил, что террорист сейчас будет стрелять. Но повинуясь короткому жесту Муммита, Али неожиданно покорно опустил пистолет. Забормотал извиняющимся голосом:
— Я чую, чую… Чую от них запах угрозы… Это враги, они хотят зла… Я чую это, чую…
— Заткнись, — грубо прервал его Муммит, и, повернувшись к Айзеку, которого выделил, как старшего в паре «палестинских студентов», неожиданно мягко попросил: — Расскажи нам, куда и почему делся твой друг. Видишь, мои люди волнуются, они подозревают предательство, скоро я не смогу их сдерживать, тогда они спросят тебя по-другому… Так где же этот больной юноша по имени Халед?
— Да здесь я, здесь, не волнуйся! — неожиданно прозвучало от двери.
Быстро глянув в ту сторону, Шварцман увидел замершего в дверном проеме с пистолетом наизготовку Мотю. Ствол смотрел Муммиту прямо в лицо.
— Прикажи своим нукерам бросить оружие, и сам подними руки, медленно, так чтобы я видел, — старший группы «мистааравим» говорил совершенно спокойным равнодушным тоном, словно даже мысли не допускал, что его команда может быть не выполнена.
И лишь хорошо знавший его Шварцман, уловил в голосе Моти легкую нервную дрожь, показывающую, чего тому стоила на самом деле эта показная уверенность.
— Делайте, как он сказал, — поспешно приказал Муммит. — А ты, Халед… Тебя ведь зовут Халед, правильно? Ты успокойся, мы все здесь немного погорячились. Но братьям во Аллахе не пристало направлять друг на друга оружие. Тем более грозить друг другу смертью. У нас хватает настоящих врагов, чтобы убивать их. Вовсе ни к чему ссориться еще и между собой.
«Да он так ничего и не понял! — обожгла Шварцмана догадка. — Он продолжает считать нас торговцами оружием! Это обязательно надо использовать!» Видимо, сходная мысль пришла в голову и Моте, потому что он на секунду замешкался, явно обдумывая сложившуюся ситуацию. Айзек тем временем уже отпрянул к стене и целился в голову также держащему его на прицеле Зуфару. По сравнению с мощным американским кольтом в руках чернокожего браунинг Айзека выглядел детской игрушкой, но на дистанции немногим более трех-четырех метров это не имело никакого значения. Сам Шварцман вскочил на ноги, прикидывая, кого из палестинцев выбрать для первого броска: Али, или Молчуна. В конце концов, в руках у Кинжала был ствол, а его товарищ оставался пока безоружным, лишь прянул к окну, похоже решив, в случае опасного развития событий, выпрыгнуть во двор выбив раму. На лице палестинца был написан хорошо читаемый испуг. «Отлично, этот уже не боец, — решил про себя Шварцман. — Значит, Али! Кинжал, тот еще орешек, он потверже будет, его наведенным стволом не испугаешь».
Тут же подтверждая, только мелькнувшую у Шварцмана мысль, Али ловко развернулся к двери, одновременно вскидывая оружие, и замер, отшатнувшись назад, словно увидел приведение.
— Ты?! Шайтан! Откуда ты взялся?! Я же убил тебя! Убирайся обратно в ад! Исчезни!
Пистолет плясал в дрожащей руке Кинжала, выделывая замысловатые коленца, указательный палец судорожно вздрагивал, силясь попасть на спусковой крючок.
— Эш! Эш (огонь — ивр.)! — уже не скрываясь, в полный голос выкрикнул Мотя, нажимая на спуск.
Разом пошла кровавая кутерьма и неразбериха. Все задвигались одновременно, загремели выстрелы, ударили по ушам крики раненых. Отступавший к окну палестинец, получив пулю в живот, охнул, сползая на пол. Зуфар и Айзек выстрелили друг в друга почти одновременно, но если стрелявший уже в падении боец «Дувдеван» счастливо умудрился избежать вражеской пули, то чуть замешкавшийся негр получил прямо в лоб. Его бритый череп раскололся, словно перезрелый арбуз, перемешанные с алой артериальной кровью мозги с хлестким шлепком брызнули на беленую стену. Несколько секунд чернокожий гигант еще продолжал стоять, хотя головы у него уже не было вовсе, а потом с грохотом завалился на пол. Все это произошло в течение каких-то неизмеримо малых долей секунды. Террористы еще только начинали двигаться, пытаться оказать сопротивление, а двое из них уже были надежно выведены из строя.
Кинжал, наконец, все-таки смог нажать на спуск, гулко ухнул выстрел, пуля со сладострастным чмоканьем впилась в деревянную притолоку точно над головой Моти. Хищно оскалившийся араб перевел прицел ниже, но тут Шварцман в простом футбольном подкате, пролетев несколько метров с дальнего конца комнаты, достал его под колени. Второй раз Али выстрелил уже в падении, пуля безобидно ушла в потолок, яростно взвизгнув злым рикошетом. Пальнуть третий раз Шварцман ему уже не дал, как клещами вцепившись обеими руками в запястье руки сжимавшей оружие. Подмяв под себя худое, жилистое тело боевика, оседлав его, он, несмотря на сопротивление, методично выкручивал ему кисть, до тех пор, пока пистолет не вывалился из нее, глухо звякнув сталью об пол. Мотя, с разбегу перепрыгнув через них, метнулся к Муммиту, обхватив его будто в страстном объятии, прижав руки террориста к бокам, не давая выхватить оружие, он завалился вместе с ним на пол. Подскочивший сбоку Айзек, расчетливо пнул вожака боевиков в висок. Голова террориста безвольно мотнулась из стороны в сторону и замерла, мышцы расслабились, глаза закатились под веки. Муммит потерял сознание. Тем временем Али Кинжал, отчаянно вывший от ярости, выгибавшийся всем телом, пытаясь сбросить с себя Шварцмана, улучив момент, резко, как атакующая змея, выбросил вперед голову и вцепился зубами в плечо оседлавшему его бойцу. Укус был настоящий, вовсе без дураков. Вскрикнув от боли, обезумев от вида собственной крови текущей по щеке палестинца, Шварцман несколько раз ударил его локтем в лицо, целя в ту его часть, что была закрыта кожаной повязкой. Подействовало, Али разжав зубы, отвалился назад. Не давая ему опомниться Шварцман, перехватив его левой рукой за волосы, несколько раз сильно шарахнул Кинжала затылком об пол. Охваченный приступом нерациональной, не рассуждающей злобы он все бил и бил уже потерявшего сознание врага. Остановиться его заставил рывок за плечо и громко сказанная на иврите фраза:
— Стой! Хватит, ты так его насмерть забьешь!
Сбросив чужую руку, он резко развернулся, готовый сцепиться с новым противником, но натолкнувшись на спокойный и деловитый взгляд Айзека, вроде бы опомнился. Горло сводило злой судорогой, и Шварцман, уже отвалившись от своей жертвы, еще долго не мог вздохнуть полной грудью, кашляя и перхая разбитыми губами. Прокушенное плечо дергало резкой болью, надорванный рукав рубашки свисал до самого локтя.
— Придется делать уколы от бешенства, Шура! Этот тип явно был бешенным, — веселился, нервно подергивая уголком рта Айзек.
Мотя одним резким движением сдернул с лица лежащего без сознания Муммита куфью, обнажая бритый наголо, обтянутый сморщенной, как старинный пергамент кожей череп, крючковатый, загнутый к низу, будто клюв хищной птицы нос и худые впалые щеки. Всмотрелся внимательно и удивленно качнул головой.
— Айзек, иди сюда, глянь, может у меня глюки…
Подошедший Кацман внимательно всмотрелся в лицо террориста, даже губами беззвучно зашевелил от старательности.
