— Ты, тот, кого называют Шура? Студент из Тель-Авива? — снова тот же звучный насыщенный голос.
Теперь Шварцман разглядел, что говорит старик, и даже удивился, никогда бы не подумал, что эта дряхлая развалина может обладать столь сильно звучащим тембром.
— Да, — согласился он. — Друзья называют меня Шура, это прозвище. На самом деле меня зовут Саид-Мухаммад. Для краткости можно просто Саид. Я действительно учусь в университете. А в чем собственно дело?
— Шура — название высшего совета шариатского суда, — с великолепным презрением игнорируя вопрос Шварцмана, словно рассуждая вслух сам с собой, проговорил старик. — Откуда такое славное прозвище у студента?
Шварцман беззвучно выругался, вспоминая товарищей по группе, его русское имя казалось им настолько забавным, что они при каждом удобном случае пользовались им и здесь, на задании. На все его опасения опытные «мистааравим» со смехом отвечали, что такое дикое сочетание звуков не может вызвать никаких подозрений, никто в здравом уме не подумает, что это настоящее человеческое имя, да и запомнить вряд ли сможет. Вот, пожалуйста, доигрались! Еще какие-то странные ассоциации у палестинца по этому поводу вылезли. Но откуда он знает имя? Так его звали только в доме Мустафы… Выходит старик связан с этой группой, не зря им рекомендовали поселиться именно у него. Вот и косвенное доказательство того, что Мустафа на самом деле ведет двойную жизнь связника террористов. Но хватит об этом, сейчас надо срочно придумать какое-то не звучащее слишком уж нелепо объяснение странному прозвищу. Шариатский суд, надо же…
— Дело в том, — откашлявшись, чтобы выиграть время, начал Шварцман. — Дело в том, что мои друзья почему-то считают меня, несмотря на молодость, очень справедливым человеком и частенько обращаются ко мне для разрешения различных споров. Ну и пока недовольных моими решениями не было. Все признавали их правильными и разумными, прямо как решения шариатского суда. Отсюда и прозвище.
Сидящий напротив старика боевик, не сдержавшись, прыснул в кулак, но под строгим взглядом старшего, мгновенно осекся, натянув на лицо прежнее бесстрастное выражение.
«Что ты несешь, придурок! Это же полнейший бред!» — отчаянно вопил в мозгу внутренний голос. Но ничего более правдоподобного придумать с ходу не удалось. Ерунда, пусть хавают, что дают. Ты вообще не обязан им что-либо объяснять. Надо капельку наглее, ты же не знаешь, кто они, а значит, не должен бояться. Пока, по-крайней мере… Ну-ка, наедь на них слегка, посмотрим, что будет…
— А что это собственно за вопросы, уважаемые? У меня вообще-то на сегодня дел полно. Хоть и приятно с вами беседовать, но, к сожалению, время поджимает. Счастлив был познакомиться…
Шварцман развернулся, демонстрируя намерение выйти из саманной хибары, и тут же в лоб ему уперся пистолетный ствол. Причем старик, он готов был за это поручиться, никаких команд ни словом, ни жестом не отдавал. Выходит, роли расписаны заранее. Сжимавший пистолетную рукоять негр, смотрел равнодушно и чуть насмешливо, не проявляя ни малейшего волнения по поводу сложившейся ситуации, даже жвачку во рту перекатывать не перестал. Ствол держит умело, вот только чересчур уверен в себе, и явно недооценивает противника. Срез дула упирается в лоб, дистанция — метр. «Ах, с каким удовольствием, я сломал бы тебе сейчас граблю, ты даже пискнуть бы не успел! — с сожалением подумал Шварцман, изо всех сил изображая предельный испуг. — Всего-то и надо, чуть довернуться, уходя с линии выстрела и слегка подсев поймать локоть на стандартный болевой через плечо. Пара секунд и ты, дорогой мой шимпанзенок, уже калека!» К сожалению, подобное развитие событий явно выходило за рамки продуманного на базе спектакля о трех студентах. Даже если допустить, что один из них случайно оказался знаком с костоломными приемами армейского рукопашного боя, все равно ничего хорошего не выходило, ведь оставались еще трое за столом, не будут же они спокойно наблюдать за тем, как он тут резвиться. Поэтому оставим идею наказать наглого негритоса до лучших времен. А сейчас играем перепуганного маленького человечка, абсолютно беспомощного в сложившейся ситуации и до смерти боящегося злых дядек. Главное не переиграть, полнейший трус и явное ничтожество, контрабандой оружия заниматься не может, так что испуг должен быть строго дозированным.
Шварцман замер и медленно поднял руки на уровень плеч, демонстрируя врагу открытые ладони.
— Я все понял… Не надо угрожать мне оружием… Я все понял… Скажите ему, чтобы он убрал пушку… Видите, я же не сопротивляюсь… Ну, пусть он уберет ее…
— Убери оружие, Зуфар, не пугай нашего гостя, — в голосе старика явно проскальзывают нотки удовлетворения. — Он просто молод и от того слишком горяч, на самом деле он вовсе не хотел вести себя непочтительно. Я прав, Шура?
Шварцман быстро и мелко закивал, с готовностью подтверждая правоту боевика.
— Да-да, уважаемый, меня просто не так поняли… Я вовсе не хотел кого-нибудь оскорбить.
— Видишь, Зуфар, он уже раскаивается. Убери пистолет.
— Как прикажешь, Муммит, — равнодушно процедил негр, усиленно двигая нижней челюстью.
Ага, значит старшего зовут Муммит, прозвище, конечно. Но прозвище достаточно красноречивое, само за себя говорящее. По-арабски аль-Муммит означает — умертвляющий. Ну-ну…
Пистолет исчез так же неуловимо быстро, как и появился, Зуфару нельзя было отказать в проворстве и сноровке при обращении с оружием. Интересно потом будет потягаться. Шварцман криво улыбнулся и медленно опустил руки, разворачиваясь к сидящим за столом. Краем глаза успел уловить жест одного из боевиков, прячущего что-то за пазуху. Видимо тоже держал его на прицеле. Хорош бы он был, если бы не удержался и попытался заломать негра! С пулей в позвоночнике особо не повоюешь!
— Подойди ближе, садись с нами за стол. Будем говорить, — желтые ястребиные глаза старика смотрят внимательно, пытаются проникнуть в самую душу, прочитать спрятанные в глубине потаенные мысли.
Один из боевиков чуть подвинулся к стене, освобождая самый край грубой лавки, и Шварцман осторожно присел на нее, опасливо косясь в сторону предводителя бандитов. Тот вроде бы остался удовлетворен осмотром и даже как-то помягчел на вид.
— Я, и мои братья ведем священную борьбу за свободу палестинского народа, за возвращение принадлежащих ему земель, — начал он нараспев. — Борьба эта тяжела, требует больших жертв от каждого палестинца. Каждый, должен внести в нее свой посильный вклад, лишь тогда мы сможем изгнать нечестивцев из священного города и воссоединиться с нашими соотечественниками, отрезанными от нас чужой территорией. Лишь тогда для гонимого всеми народа настанет лучшая жизнь.
«Ага, пошли проповеди о священной войне, значит, сейчас будет давить на национальное самосознание, пытаясь получить оружие даром, — сообразил Шварцман. — Что ж послушаем, время есть…» Старик действительно разорялся еще минут десять, расписывая обязанности каждого истинного мусульманина, перед лицом ведущегося здесь газавата. Шварцман, демонстрируя предельное внимание и сочувствие, разве что в рот ему не заглядывал, слушал внимательно, в подходящих местах кивал и поддакивал, выказывая полнейшее согласие с генеральной линией повествования. Убедившись окончательно, что студент полностью разделяет его мнение и готов всячески содействовать борьбе за свободу, Муммит, наконец, перешел к делу.
