На последней странице ежедневника нашлись телефоны. Их
оказалось всего два: ее собственный рабочий и соседки Твороговой. Потом стояло:
«Мама – Комарова Татьяна Андреевна» и адрес. Ради последнего я и полезла в
квартиру. Списав названную улицу, водрузила склерозник на место, потом снова
открыла. Интересно, поездку к родственникам она тоже заранее запланировала?
Но на глянцевых страничках не было никакого упоминания о
визитах к матери или тетке. Скрупулезно записаны будущие посещения каких-то
Лены и Светы, но про мать ничего. Сегодняшний день тоже выглядел обычно –
работа, магазин, покупка газет… Что же произошло, если такой человек неожиданно
сорвался с места?
Я закрыла дверь и отдала ключи по-прежнему стоящей в дверях
своей квартиры Твороговой.
Мама Иры находилась в Красногорске на Зеленой улице.
Хотя Красногорск и называется городом, на самом деле он
давно пригород Москвы. Правда, очень провинциальный, уютный. Зеленая улица
полностью соответствовала своему названию. Даже сейчас, в самом конце сентября,
деревья еще не потеряли листвы, впрочем, тут почему-то практически одни ели, а
они не меняют наряд даже зимой. Странно, что такой крохотный проезд считают
улицей. «Вольво» с трудом втиснулся в пространство между приземистым желтым
домом и гаражом-ракушкой. Больше на Зеленой не было ничего.
Я обошла здание и на торце, возле входа заметила вывеску –
«Клиника ь3». Толкнула дверь и оказалась в большом пустом холле. Справа –
неработающий гардероб, слева – справочная, но окошко заперто. Постучав
безуспешно несколько минут, пошла на второй этаж и увидела там глухую железную
дверь без ручки, «глазок» и устройство с двумя кнопками, напоминающее домофон.
Нажала одну пупочку, потом другую, затем еще раз – никакого эффекта. Потыкав
еще несколько раз в звонок, решила уходить, но тут из динамика донеслось:
– Кто у нас такой нетерпеливый? Ишь, обзвонились!
– Я к Комаровой Татьяне Андреевне.
– Ну да? – изумился голос, и дверь распахнулась.
Толстая-претолстая, но очень молодая женщина возникла в
проеме.
– Зачем вам Комарова?
– Поговорить хочу!
– Поговорить… – усмехнулась медсестра, – а вы кто
будете-то?
– Родственница.
– Надо же, – продолжала ухмыляться женщина, –
первый раз слышу, что у наших больных родственники есть. Как свезут сюда, так,
считай, похоронили, даже мертвых не забирают. Только имейте в виду, если
хотите, чтобы Комарова подписала завещание, так не надейтесь, у нее в голове
никогда не светлеет. Впрочем, идите, полюбуйтесь!
Полная дурных предчувствий, я двинулась за бранящейся теткой
по коридору. Внутри отделение выглядело более чем странно – широкий коридор и
полное отсутствие дверей в палатах.
Стояла невероятная, какая-то зловещая тишина. На железных
койках под синими и розовыми байковыми одеялами виднелись больные. Сразу и не
разберешь – мужчины или женщины, потому что головы обриты наголо. Пройдя
коридор, мы уперлись в другую железную дверь, снова без ручки. Провожатая
достала из кармана халата железный универсальный ключ, вроде того, которым в
поезде проводник отпирает купе, и, вставив его в скважину, быстро повернула. И
снова коридор, опять палаты без дверей. Только около одной комнаты пост и сидит
девушка, читающая любовный роман.
– Скажи, Леночка, Комарова в поднадзорной? –
осведомилась спутница.
– В третью перевели, успокоилась, – ответила
девица.
И мы снова двинулись по коридору. Наконец возле
отвратительно воняющей палаты притормозили, и медсестра, вталкивая меня в
тесное помещение, сообщила:
– Глядите, Комарова у окна слева.
На плоской подушке без наволочки покоилась маленькая,
размером с кулачок голова старушки. Волос, как и у всех, практически нет,
блекло-голубые глазки без всякого выражения смотрят в одну точку, изо рта
тянется струйка слюны. Разговаривать с такой невозможно.
– Это Комарова Татьяна Андреевна? – на всякий
случай уточнила я.
– Она самая, – подтвердила медсестра.
Больная открыла рот и издала жуткий воющий вопль.
– Вера, – крикнула толстуха, – кольни
Комарову, возбуждаться начинает! – Потом повернулась ко мне и спросила: –
Ну как? Понравилась? Поговорили? Может, еще побеседуете?
Я в ужасе затрясла головой:
– Не надо! Что у вас за больница?
– Психушка, – спокойно пояснила баба, –
отстойник для отбросов, никому не нужных.
– И что, к Комаровой никто не приходит? – спросила
я, пока мы тем же путем шлепали назад.
– Ни к Комаровой, ни к Федоровой, ни к Ваняшиной,
вообще ни к кому, – пояснила гренадерша. – Кто о своих родственниках
заботится, давным-давно по приличным местам устроили, деньги платят за уход. А
у нас… – Она безнадежно махнула рукой.
Я отъехала подальше от скорбного места и трясущимися руками
закурила. «Не дай мне бог сойти с ума, нет, лучше посох да сума». Сколько лет
тому назад написал поэт эти строки! По-моему, лучше попасть под троллейбус или
поезд метро, чем так лежать день-деньской с потухшим взглядом на продавленной
казенной койке!
Я курила вторую сигарету, чувствуя, как постепенно отступает
противная дрожь и разжимается желудок.
Похоже, узнать, куда отправились Савостин с Ирой, не
представляется возможным. Концы обрублены. Обидно пройти такой путь и ткнуться
носом в запертые двери. Хорошо хоть Полину удалось разыскать! А бедная Надюша?
Неужели девочку так и станут в полусонном состоянии таскать по метро? И вообще,
кто столкнул с платформы Лиду и Жанну Яковлевну, кто, в конце концов, убил
сестер Подушкиных и почему двоих сразу? Кто украл девочек и, главное, зачем все
это сделано? Я не знаю ни одного ответа на эти вопросы. Неужели так и не
разберусь? Как же быть? Искать пропавшего Савостина? Сдается, он постарался
удрать. Начать розыски неизвестного Алексея Лесникова? Ох, кажется, Сергей
Яковлевич просто выдумал его, чтобы избавиться от «сестрицы». Тогда как
поступить?
Впрочем, если нищий Павел, рассказывающий мне в бистро
систему организации «инвалидов», не врал, есть тоненькая ниточка, за которую
можно попробовать потянуть. Так распускают вязание: дергают за хвостик, и
петельки мгновенно распрямляются.
