Зайка прекратила рыдать и посоветовала: «Добавь к макаронам
соус». Кешка навалил на макароны сверху приправу и мужественно ел кушанье. При
этом следует учесть, что он вообще ест мало и по большей части бутербродничает
и кусочничает. Правда, очень скоро самоотверженного супруга чуть не стошнило, и
он вынужден был призвать «службу спасения». Прибывшая в кухню Манюня тут же
разобралась в ситуации и отобрала у Аркадия остатки. Повеселевшая Ольга уехала
в институт. Но у Кешки и Маши конец дня пошел прахом. Примерно через пятнадцать
минут у них начались желудочные колики, и потребовались ношпа, мезим, зантак и
другие подручные средства. А вы попробуйте съесть на двоих огромную кастрюлю
холодных спрессованных макарон – посмотрите, что будет!
Но сегодня на столе красовался изумительный кекс. Я откусила
и пришла в восторг:
– Капа, ты чудесно готовишь!
– Чем же еще заниматься в провинциальной Америке, как
не совершенствоваться в кулинарии, – вздохнула Капитолина.
И тут зазвонил телефон.
– Дашка, – заорал Андрей Артамонов, – знаешь,
какие у нас новости? Лидуха в себя пришла.
Вот это да! Сейчас же поеду в больницу! Маня с Капой
вопросительно уставились на меня.
– Лида Артамонова очнулась, – пояснила я,
запихивая в рот огромный кусок ароматной выпечки, – сейчас же бегу к ней!
По коридору к палате реанимации я неслась во весь опор, чуть
не потеряв шуршащие бахилы. Все тот же молодой и очень серьезный доктор
радостно мне улыбнулся:
– Артамоновой значительно лучше.
– Можно с ней поговорить?
Доктор вздохнул.
– Вот побеседовать пока не удастся, речи нет, и
двигательные функции еще не восстановились. Все-таки нарушение мозгового
кровообращения… Вы же видели, какая у нее скальпированная рана…
Я покачала головой. Нет, слава богу, не видела.
– Значит, и написать она тоже ничего не сможет?
– Нет.
– Позвольте, хоть погляжу.
Меня пропустили в палату. По сравнению с прошлым разом
аппаратов поубавилось. Исчезла чавкающая банка и уменьшилось количество
капельниц. Лицо Лидушки приобрело слегка розоватый оттенок, восковая желтизна
исчезла, но нос странно торчит между ввалившимися щеками, и веки опущены.
– Лидуля, – позвала я, – Лидушка…
Подруга медленно открыла глаза. В них ничего не дрогнуло, но
я каким-то чутьем поняла, что Лидуська меня видит.
– Как ты себя чувствуешь? – глуповато спросила я.
Лидуля продолжала глядеть на меня. Господи, как же с ней
договориться?
– Если хочешь сказать «да» – моргни один раз, если
«нет» – два. Поняла?
Подруга медленно закрыла веки, потом снова подняла их. Я
возликовала, контакт найден.
Сначала рассказала Лиде, что Полина временно живет у меня.
Лицо больной стало странно морщиться. Словно она пыталась что-то сказать, губы
вздрагивали, на виске заколотилась жилка. Как же ей помочь, как понять, что она
хочет?
И тут меня озарило воспоминание. Метод Жана-Доминика Бови,
мужественного француза, скончавшегося в марте 1997 года. Как жаль, что о
подвиге этого человека мало кто знает. Жан владел концерном «Эль», выпускавшим
глянцевые издания для дам, пользующиеся невероятной популярностью. Этакая смесь
из советов психолога, косметолога и парикмахера, сдобренная кулинарными
рецептами, кроссвордами и конкурсами.
Сам Жан-Доминик – отец двух детей, бывший гонщик-любитель,
знаток хороших вин, полный, темноволосый, красивый плейбой, всеобщий любимец.
Казалось, с его лица никогда не сходит приветливая улыбка. Он всегда находился
в центре событий, в водовороте людей, ухитряясь одновременно пить кофе,
обсуждать макет обложки, говорить по телефону и назначать вам свидание.
В возрасте сорока восьми лет у него случился инсульт,
внезапно, прямо на одной из шумных парижских магистралей.
Современная медицина научилась продлевать страдания таких
больных. Человек может полностью сознавать себя, но не в силах пошевелить даже
пальцем. Конечно, об этом «приятном» сюрпризе несчастный калека узнал
последним. Двенадцать дней Жан лежал в коме, еще неделю в полусне, и только
потом до мужчины дошло, что он может шевелить только одним левым веком.
Было отчего сойти с ума. Даже призванный служить для людей
моего поколения эталоном мужества Маресьев мог ползти сквозь тайгу,
подтягиваясь на руках. В конце концов, у него остался голос и работающее тело.
Здесь – ничего, только одно моргающее веко. Оцените теперь мужество Жана! За
полтора года жизни беспомощным инвалидом он создал ассоциацию помощи таким же,
как он, и… написал, вернее, надиктовал книгу. Система, которой он пользовался,
довольно проста. Вы читаете больному алфавит, а тот моргает, заслышав нужную
букву, так получаются слова, фразы… У Жана вышла целая книга. Для тысячи
европейцев имя Бови – символ мужества и победы над болезнью.
Я вытащила блокнот и принялась диктовать буквы. Сложилось
первое слово – Надя. Пришлось объяснить, что старшая девочка пока не найдена,
но я прямо сейчас поеду к одному человеку, который, может быть, прольет свет на
ее судьбу.
Лидуша снова наморщилась, я опять стала называть буквы.
Постепенно на бумаге возник адрес – улица Баранова, дом шестнадцать, Анатолий.
– Ты хочешь, чтобы я съездила туда?
– Да, – подтвердили веки.
– Не волнуйся, сделаю, только ответь, ты знаешь
что-нибудь о письме из адвокатской конторы, о наследстве?
– Нет, – сообщила Лидуля и бессильно закрыла
глаза.
По изменившемуся дыханию я поняла, что она заснула от
усталости.
Глава 27
С утра, подгоняемая детективным азартом, я отправилась на
Волгоградскую улицу. Дом семнадцать оказался огромным заводом по производству
металлических цепей. Я обежала вокруг сплошного бетонного забора. Наверное,
Савостин ошибся, не семнадцатый, а седьмой дом. Отъехав несколько кварталов,
обнаружила под этим номером детский сад. Вот это как раз подходит.
Приветливая директриса встретила корреспондента из
«Мурзилки» словами:
– Дети любят ваш журнал. А что вы хотите?
Я начала вдохновенно врать. В садик, оказывается, ходит
удивительно одаренная девочка, дочь Алексея Лесникова. В пять лет ребенок, как
Моцарт, изумительно играет на фортепиано. Хотелось бы сделать о ней материал.
Директриса глядела на меня удивленно.
– Лесникова, Лесникова… не припомню такой.
