В 1991 году в Москве пропали все продукты. Каких только блюд
не изобретали предприимчивые хозяйки в те голодные времена. В одном доме меня
угостили самогонкой из томатной пасты, в другом – пирожками с колбасой по два
рубля двадцать копеек. А котлеты из хлеба и макароны домашнего приготовления?
Поэтому, когда в одно прекрасное утро дверь на наши кафедры распахнулась и
секретарша декана прокричала: «На углу дают цыплят!» – все преподаватели
помчались в магазин.
Выстроилась длинная очередь, естественно, понеслись крики
«На всех не хватит!», «Больше двух не давайте!». Честно отстояв два часа, я
получила тушку странного животного. Доставшаяся добыча оказалась
темно-коричневого цвета. Мясо как у куропатки, но ноги явно куриные. Худые
бедра и угрожающе желтые когти. Маленькая головка с закрытыми глазками
безвольно моталась на будто тряпичной шейке. Сквозь пупырчатую жесткую кожу с
остатками перьев прощупывались ребра. Несчастную птичку хотелось прижать к
груди и пожалеть, она явно скончалась от голода и жестокого обращения. Никаких
ассоциаций с едой куренок не вызывал. Но я все равно приволокла добычу домой.
Робкая Оля, тогда еще не жена, а просто невеста, тихо
поинтересовалась:
– Его надо съесть? – И прибавила: – Жалко
почему-то…
Но мы с Наташкой были полны энтузиазма.
– Подумаешь, – деловито заявила подруга, – он
уже все равно умер. Бульон из доходяги не сваришь, а вот пожарить вполне можно.
Значит, так – голову отдаем кошке, когти – собаке, остальное на сковородку.
Она загремела кастрюлями, потом принялась потрошить убогого
куренка. Сначала слышался мерный стук ножа, потом вдруг Наталья спросила:
– Дашка, ты помнишь, когда Сталинград переименовали в
Волгоград?
– Году в 59-м или 60-м, а зачем тебе?
– Гляди, – сообщила Наташка и сунула под нос
тщедушную цыплячью лапку. Ее, как браслет, обхватывал кусочек картона. «Склад
номер восемь. Сталинград» – стояло на нем красным шрифтом.
Оторопев, мы уставились на мумию, купленную мной в качестве
парного бройлера.
– Это сколько же бедолаге лет? – присвистнула
Наташка.
– Если считать, что Сталинград переименовали в 1960
году, то тридцать один, – тут же вычислил Кеша.
– Старше меня, – вздохнула Оля.
– Возьмите энциклопедический словарь да
проверьте, – посоветовала я.
Дети приволокли толстый том и принялись азартно листать
тонкие страницы.
– 1961 год, – объявила Оля, – а до 1925-го
город назывался Царицын.
– Наташа, покрути его, вдруг где-нибудь на животе стоит
штамп «Царицын», – захихикал Аркадий.
– Господи, – ужаснулась подруга, – где же это
несчастье пролежало столько лет?
– Стратегические запасы, – важно сообщил Кеша, –
хранили на случай атомной войны, а может, просто забыли про птичек, а сейчас в
связи с голодовкой поскребли по сусекам да отрыли…
– Не можем же мы его съесть, – засомневалась
я, – как-то неприятно жарить исторический экспонат! А что тогда делать с
цыпленком?
– По-моему, – робко сказала Оля, – надо его
похоронить с почестями, ей-богу, он это заслужил.
И мы, взяв маленькую лопатку, спустились во двор, где и
погребли измученное тельце возле забора.
– Спи спокойно, бедный куренок, – сказал
Кеша, – всегда не любил кур поедать, а теперь вообще не смогу. Может,
табличку поставить: «Цыпа Сталинградский»?
Так у нас в доме появилось крылатое выражение, обозначавшее
несъедобные продукты.
Курица, приготовленная Маней, совершенно не походила на
«Цыпу Сталинградскую». Я оторвала крылышко и, пережевывая ароматное сочное
мясо, тихонько спросила:
– Повара тоже вызывала?
– Нет, – также шепотом ответила Маня, – это и
правда сама.
– Расскажи, как готовила, – потребовала не
услышавшая наш диалог Ольга.
– Ну просто. Взяла пачку соли, высыпала на сковородку,
а сверху положила тушку.
– Пачку соли?! – изумились мы с Зайкой.
– Именно, – кивнула Маруся, – просто
вытряхиваешь килограмм соли, а сверху шлепаешь курицу. Потом в горячую в
духовку, и – крэбс, фэбс, пэкс – ужин готов.
– Где же ты взяла рецепт? – поинтересовалась
Ольга.
– В Интернете, – ответила Маня, ухватывая пятое
пирожное.
Мы переглянулись с невесткой.
– Да, Манюня, – заметила Зайка, – ты в жизни
не пропадешь!
Глава 24
На следующий день я приехала в Крылатское – узнать, кто этот
Котэ, проживающий на шестнадцатом этаже.
Лифт поднял меня ввысь, и я уперлась носом в стеклянные
двери с четырьмя звонками. Интересно, в какой квартире находится нужный
персонаж?
Я ткнула пальцем наугад. Створка распахнулась, и я вошла в
длинный холл, заставленный велосипедами, коробками и старой мебелью. На
лестничную клетку глядели четыре одинаковые, обитые черным дерматином двери.
Одна распахнулась, и на пороге появилась личность, при виде которой я почти
потеряла сознание.
В проеме, закрывая собой почти все свободное пространство,
стоял звероподобный мужик явно «кавказской национальности». По причине теплой
погоды он не надел ни майку, ни рубашку, и взору открылась поросшая черными
волосами жирная грудная клетка. В зарослях виднелась татуировка – какие-то лица
и надписи. Хозяин почесал огромной рукой плоскую, почти бритую голову, поскреб
в двухдневной щетине и неожиданно вежливо осведомился:
– Вам кого, мамаша?
Я чуть не лопнула от злости. Видали сыночка! Да он меня
всего лет на десять младше, не более. Обычно в таких случаях тут же ставлю
нахалов на место. Но только не такого типа. Добродушный голос не может никого
обмануть. У мужчины лицо дикого зверя – злое, напряженное и бесконечно опасное.
«Уноси, Дарья, ноги, пока цела», – шепнул мне внутренний
голос, и первый раз в жизни я решила его послушать.
– Вы отец Алены Верещагиной? – спросила я и
добавила: – Почему она пропускает занятия?
– Не знаю никакой Алены-шмалены, – сообщил
верзила, с хрустом потягиваясь. – Ошиблась, дорогая. Тебе какую квартиру
надо?
– Двести восемьдесят первую, – быстро сообразила
я.
– Не ту кнопку нажала, дорогая, их дверь направо.
