– На эти деньги мы смогли взять гинеколога, адвоката и
еще одну няню. Купили памперсы и новое постельное белье, опять же обзавелись
хорошей мебелью, – перечисляла Жанна Яковлевна. – Дело, конечно,
подсудное, но, скажите, кому мы сделали плохо? Дети, несчастные, если бы не
«Милосердие», погибли бы в помойках. А мы всех спасли и устроили: кого в наши
семьи к положительным достойным родителям, ну а некоторых отправили в Америку,
Германию и Францию, просто в великолепные условия. Груднички вырастут и знать не
узнают про то, что сопутствовало их рождению. Да за деньги, вырученные за
одного такого младенца, я еще десяти смогу помочь, а там, глядишь, и для женщин
приют открою… Ну что тут плохого? То, что государство налогов недополучит? Так
оно нас и так ограбило. Знаете, сколько денег на ребенка в детском доме
отпущено? Двести пятьдесят рублей!
– В день? – спросила я.
– Ха, – фыркнула врач, – в месяц! Вот и
крутись как хочешь. Думай, то ли ботинки воспитанникам покупать, то ли чулочки,
то ли пальтишки… Про еду вообще молчу. В супе лапша за лапшинкой гоняется с
дубинкой. А Анна Степановна старается изо всех сил…
Запыхавшись от страстной речи, женщина перевела дух.
– Неужели никто никогда не интересовался, откуда у
центра столько денег?
– Оформляем как пожертвования анонимных
спонсоров, – сообщила Савостина, – все просто.
– А девочка Оля откуда взялась?
Жанна Яковлевна снова приобрела пепельный цвет лица и
почему-то нервно взглянула на телефон.
– Ей-богу подбросили, иду на работу – смотрю, у дверей
спит на старой куртке от тренировочного костюма.
Никакие мои просьбы и увещевания не пробили брешь в глухой
защите. Савостина на все лады повторяла, что Оля просто лежала у ворот. Ни
угрозы, ни предложение денег не поколебали врача. Она только упорно твердила:
– Клянусь всеми святыми, подбросили.
Устав от бесплодных разговоров, я пошла на выход и на пороге
сообщила:
– Я вам абсолютно не верю, приду еще раз завтра и, если
не скажете правду, доложу начальству о вашей «торговле».
Но Савостина неожиданно проявила твердость.
– Наговаривайте на меня сколько угодно, у нас все
документы в порядке и доказать что-либо очень и очень трудно. А станете
пакостить, сообщу, что вы вымогали у меня взятку, и свидетелей приведу. Так что
уходите подобру-поздорову, вам незачем больше появляться, ничего я не боюсь.
«Да, – подумала я, закуривая на лестнице, – ничего
не боишься, кроме одного – честно сказать, кто велел отдать Полину».
За дверью послышался голос Савостиной:
– Котэ?
Ага, звонит по телефону. Я приложила ухо к филенке. Ну, спасибо
вам, московские строители, за двери из картона. Слышно так, будто стою в
прихожей.
– Послушай, – взволнованно говорила Жанна
Яковлевна, – во что ты меня втравил? Говорил, никаких сложностей не будет,
а сейчас приходила баба из прокуратуры, въедливая такая, интересовалась
девочкой.
Воцарилось молчание. Потом Савостина ответила:
– Нет, не сказала, но пообещала завтра опять появиться.
Сейчас к тебе приду, не по телефону же говорить.
Я понеслась вниз по лестнице и села в «Вольво», радуясь
тонированным стеклам. Примерно через полчаса Жанна Яковлевна вышла из подъезда.
На ней был дешевый китайский костюм, на ногах растоптанные тапки из
кожзаменителя. Похоже, она и впрямь все деньги вкладывает в центр.
Я завела мотор и последовала за ней. Очевидно, ей не приходила
в голову мысль о возможности слежки, потому что она ни разу не оглянулась, а
просто села в подошедший троллейбус.
Я пристроилась сзади и медленно двинулась по маршруту,
тормозя на остановках. Минут через сорок троллейбус добрался до Крымского и
развернулся на кругу. Люди стали выбираться из машины, Савостина вылезла
последней и почти побежала к семнадцатиэтажному блочному дому с синими
панелями. Я вошла за ней в подъезд и подождала в тамбурчике, пока не услышала
скрип поднимающейся вверх кабины. Тогда я приблизилась к лифту и стала смотреть
на окошечки над дверью, там мелькали номера этажей. Лифт добрался до
шестнадцатого и замер. Отлично! Теперь можно ехать домой, а завтра узнаю, в
какой квартире живет этот самый Котэ. Сдается, он не последнее лицо в данной
истории.
Вспомнив, что в доме две маленькие девочки, я купила по
дороге коробку с пирожными и мягкие игрушки и порулила в Ложкино.
Холл поражал невероятной, просто хирургической чистотой. В
гостиной и столовой тоже все сверкало и переливалось. Занавески, ковры,
плафоны, окна – нигде ни пылинки. Собаки бросились ко мне, распространяя запах
шампуня.
– Одного не понимаю, – поразилась Ольга, отрывая
глаза от газеты, – как Маруська за один день ухитрилась все вымыть.
Представь себе, она даже за батареями вычистила!
Сидевшая в кресле Маня довольно улыбалась, потом увидела
коробку с пирожными и завопила:
– Мусек, а корзиночки с белым кремом купила?
– Чем это у нас так вкусно пахнет и где Капа с
детьми? – спросила я, глядя, как Манюня откусывает сразу от двух пирожных.
– Дети спят, ты на часы погляди, – вразумила меня
Зайка.
И правда, уже десять, день пролетел незаметно.
– А Капа так устала, – сообщила Манюня, облизывая
вымазанные пальцы, – представляешь, девчонки повалили в больнице какой-то
шкаф! Небось крику было! В общем, она тоже спит без задних ног, а пахнет
курицей, между прочим это я приготовила!
Я мгновенно сдернула салфетку, прикрывавшую большое блюдо, и
обомлела! В центре, выставив ножки, лежала аппетитная курочка-гриль с
поджаристой хрустящей корочкой. Привлекательную тушку окружали отварные
картофелины, посыпанные укропом.
Мой бедный голодный желудок, в который за целый день упала
только одна чашка кофе без сахара, судорожно сжался, рот наполнился слюной, как
у собаки Павлова.
– Да уж, – заметила Ольга, – приходится
признать, что Манька обошла меня по всем статьям. Что в уборке, что в готовке,
просто талант! Глянь, какая хорошенькая птичка, это тебе не цыпленок из
Сталинграда!
