Глава 19
Для поездки пришлось взять Зайкин «Фольксваген».
Травмированный «Вольво» с утра отправился в техцентр залечивать раны. Мы влезли
в пропахший любимыми Ольгиными духами салон и покатили на Третью Пролетарскую
улицу.
Лучшего района для детского приюта, кажется, не придумаешь.
Со всех сторон торчат трубы, вдоль дороги тянутся ряды разнокалиберных гаражей.
Четырехэтажное типовое здание школы стоит в глубине большого, плохо
заасфальтированного двора. Ворота и калитка заперты, но между прутьями дырка.
Мы с Капой легко проникли внутрь.
Кабинет директора на первом этаже – словно напоминание о
шестидесятых годах. Я вошла внутрь большого, застеленного линолеумом помещения
и ощутила себя шестиклассницей, вызванной на ковер. На стене бессмертная
картина «Ленин и дети», в углу у окна примостился гипсовый пионер с горном и
настоящим галстуком, вдоль стены стеклянные шкафы с табличкой «Подарки шефов».
Сейчас из-за громадного письменного стола грозно поднимется директор из моего
детства – Игорь Павлович и недовольно скажет:
– Васильева, ты что себе позволяешь? Явилась в школу в
красных чулках! Здесь тебе не танцплощадка.
Отгоняя непрошеное видение, потрясла головой и увидела
директрису, крупную даму в синем кожаном костюме. На столе табличка: «Анна
Степановна Мирная».
– Меня прислали из министерства, – на безупречном
русском сообщила Капитолина и вынула из сумочки паспорт и какую-то бумажку.
Начальница повертела документы в руках и весьма любезно
сказала:
– Могу предложить шесть детей. Возраст от трех с
половиной до семи лет.
– Лучше совсем маленького, – поспешила заявить
Капа. – А годовалых нет?
– Такие в Доме малютки, а вы приехали в детский
дом, – пояснила Анна Степановна.
– Понятно, – кивнула Капа. – Как посмотреть
детей?
Мирная повернулась на вертящемся стуле и вытащила тоненькую
папочку.
– Так, Леночка Филимонова, три с половиной года, рост
семьдесят сантиметров, вес одиннадцать килограммов. Правый глаз отсутствует.
– Как?! – оторопела Капа.
Анна Степановна развела руками:
– Малышка упала лицом на железную игрушечную машину и
лишилась глаза. У ребенка бронхиальная астма, энурез, задержка развития и
дефект привратника. Это клапан в желудке. Станете смотреть?
– Ну да… – пробормотала растерянно Капитолина. –
Впрочем, подождите, а другие, ну те, чуть постарше… у них что?
– Эти еще хуже, – махнула рукой Мирная, –
Леночка самая здоровенькая.
По огромной лестнице забрались на третий этаж. Директриса
распахнула дверь. Поражала тишина. В комнате, на большом, довольно потертом
ковре, среди редких разбросанных игрушек молча сидели и лежали дети. Некоторые
беззвучно ковырялись с машинками и лысыми куклами, другие просто пребывали в
ступоре – этакие юные старички с неулыбчивыми личиками и потухшим взглядом.
Откуда-то издалека слышался плеск воды и недовольный голос:
– Ну, Володина, я тебя убью, опять обосралась, дебилка
недоделанная.
– Маргарита Львовна, у нас посетители, – громко
одернула ее директриса.
Из туалета выплыла тучная баба в грязном белом халате. Под
рукой у нее повисло тоненькое существо с крохотной мордашкой.
– Где Филимонова? – осведомилась Мирная.
– Вон, у окна сидит.
Мы подошли к девочке. Сосредоточенно сопя, та выковыривала
ворс из ковра.
– Лена!.. – позвала воспитательница.
Ребенок поднял личико. Меня передернуло. Через всю ее щеку
шел уродливый шрам – наверное, хирург, зашивая крайне неаккуратно рану, забыл,
что работает с лицом. Правая глазница со сжатыми запавшими веками, рот
полуоткрыт, беспрестанно двигающиеся руки.
– Ну, – спросила Анна Степановна, – берете?
Не в силах говорить, мы затрясли головами.
Минут через десять, сидя в машине, пытались успокоиться.
– Как это ужасно! – смогла наконец выдавить из
себя Капа. – И почему дети там молчат?
– Разговаривать не умеют, – пояснила я, –
отстают в развитии.
Кто-то постучал в дверцу. Мы увидели толстую, неопрятную
воспитательницу, но на этот раз на ее грубоватом лице сияла улыбка.
– Откройте.
Мы впустили тетку в салон. Распространяя удушливый запах
пота, гостья плюхнулась на сиденье и осведомилась:
– Иностранка кто? Только с ней говорить буду!
– Мы обе гражданки других государств, – поспешила
я заверить женщину, вытащив из сумочки свой французский паспорт. Хорошо, что
ношу его с собой, документ не раз выручал меня из щекотливых положений.
Капа показала свой. Воспитательница изучила его и осталась
довольна.
– Эмигрантки, что ль?
Мы кивнули.
– Вот и хорошо, – повеселела тетка, – а то
настоящие штатники не сразу врубаются в суть. Значит, ребеночка хотите, а Ленка
убогая не понравилась? И правильно, ей до Америки не долететь, не
сегодня-завтра помрет…
Мы слушали потрясенно, не в силах вставить словечко.
– Могу предложить нормальный вариант, – сообщила
женщина.
– Что это значит? – удивилась я.
– А вот что… – ответила бабища, – есть тут
неподалеку одно местечко. Дети – на выбор, абсолютно здоровы, медицинские карты
на руках.
– А как же юридические формальности?
– Все берем на себя. Абсолютно законным путем получаете
нужные документы, осечек до сих пор не случалось.
Капа напряженно молчала.
– И сколько такое стоит? – практично
поинтересовалась я.
– Десять тысяч долларов, – сообщила
воспитательница. – Если сейчас вы берете ребенка, через три дня можете
улетать. И потом, у нас нет детей от алкоголиков и наркоманов или из
многодетных семей. Вот у Филимоновой Лены, которую вам сейчас Анна Степановна
всучивала, три брата и две сестры. Все старше, двое в колонии для
несовершеннолетних… Представляете, узнают такие, что сестричку американцы
удочерили? Ведь прохода не дадут, письмами забросают, а то и в гости соберутся…
– Хорошо, – взяла я инициативу в свои руки. –
Посмотреть можно?
