И пит и ротвейлер попали в дом месячными щенками. Брали их
одновременно, чтобы, по выражению Зайки, «росли братьями». Они были такие
маленькие, такие беззащитные, так плакали первой ночью в специально купленной
корзиночке… В середине ночи Кеша не выдержал и взял их в постель. Подрастая,
собаки стали походить на плюшевые игрушки. Редко кто оставался безучастным,
глядя, как толстозаденький Снап и голенастый Банди пытаются влезть по лестнице
на второй этаж. И, конечно же, мы их постоянно кормили, засовывая в жадные
щенячьи рты лакомые кусочки. Опомнились только через год, когда поняли, что по
дому носятся две почти пятидесятикилограммовые лошади, абсолютно неспособные
охранять хозяев. Всех людей, чужих и своих, бравые «секьюрити» встречают,
радостно повизгивая. Ситуация усугубилась тем, что щенков принесли в дом, где
безраздельно царствовали кошки – трехцветная Клеопатра и белая Фифина. Сначала
киски пришли в полное негодование и залезли на книжные шкафы, гневно шипя на
наглых малолеток. Потом принялись их страстно воспитывать: били за провинности,
кусали и фыркали. Результат не замедлил сказаться. Питбуль Банди боится вообще
всех кошек, а ротвейлер Снап только наших. Еще Клеопатра и Фифина научили
щенков мыться и драться по-кошачьи. Когда Снап сосредоточенно нализывает
переднюю лапу, а потом тщательно начинает мыть морду, незнакомые собачники
цепенеют.
Правда, кошки у нас тоже не совсем обычные. Дело в том, что
их детство и юность прошли рядом с белой крысой Фимой, и наши дурочки решили,
что все мыши их лучшие друзья. Во всяком случае, когда Машины хомяки Зюка и
Зика удирают из банки, чаще всего мы находим их под животом у Фифины или под
мордой Снапа. Банди при виде хомячат убегает, их он тоже боится.
Потом один из приятелей, уезжая на несколько месяцев в
командировку, оставил у нас карликового пуделя Черри. И просто забыл про
собачку, ее тоже пришлось принять в стаю.
Честно говоря, думали, что больше «скотный двор»
разрастаться не станет, но тут у Аркаши и Зайки родились близнецы, мы нашли
няню Серафиму Ивановну, а у той оказалась очаровательная йоркширская терьерша
Жюли. Последнее приобретение – английский мопс Хуч. Но об истории его появления
расскажу потом.
Я тихо катилась по Алтуфьевскому шоссе и, как было
оговорено, возле магазина «Тюльпан» заметила худенькую девочку в желтой куртке.
Забрав «Жизнь приматов», порулила в Ложкино, но в самом центре Москвы, недалеко
от входа в метро «Маяковская», «Вольво» встал, категорически отказываясь
двигаться дальше.
С помощью подошедшего гаишника вызвала сервисную службу и
через полчаса выслушала приговор: машину починят, но только завтра к вечеру.
Отдав механикам ключи, я в растерянности встала у памятника поэту и принялась
звонить домой.
– Машина сломалась, сейчас начну ловить такси.
– Ни в коем случае, – тут же отозвалась
Зайка, – стой, где стоишь, я мигом за тобой приеду.
Я поглядела на часы – одиннадцать. Скорее всего Ольга уже в
кровати, она любит пораньше зарыться в одеяльце с книжкой и шоколадкой.
Представляю, как ей хочется ехать в Москву!
– Нет-нет, возьму машину, не волнуйтесь, на меня никто
не польстится.
– На тебя нет, – согласилась безжалостная
Зайка, – а на твои серьги, кольца и часы охотники найдутся.
Мы попрепирались еще немного и пришли к компромиссу. Я еду
до станции «Речной вокзал» на метро, а Ольга встретит меня у выхода.
Несмотря на поздний час, вагоны оказались переполнены. Мне
досталось место в самом конце вагона, на маленьком диванчике. Сев, от скуки
стала разглядывать попутчиков. Серые, землистые лица, слегка нанесенный макияж
у женщин и чуть проступающая щетина у мужчин. Многие держат в руках дешевые
карманные издания. Никто не смеется, не болтает. Просто человек сорок усталых,
измученных работяг, несущихся по тоннелю.
На «Белорусской» в вагон ввалилась толстая женщина с огромными
кульками. Обозрев сиденья, она подошла ко мне и попыталась устроиться рядом.
Диванчик, где я сидела, страшно неудобный. Двоим просторно, а троим – тесно. Но
дама преисполнилась решимости отвоевать вожделенное место. Напряженно сопя, она
принялась втискивать необъятный зад в узенькое пространство, оставшееся между
мной и парнишкой в потертых джинсах.
Зад не влезал, но его обладательница сосредоточенно ткнула
мальчишку локтем и заметила:
– Могли бы подвинуться.
Мы с пареньком вжались в бортики. Распространяя запах пота,
бабища умостилась и злобно проговорила:
– Развалились будто у себя дома, а человеку после
работы присесть негде.
– Жрать меньше надо, – окрысился паренек, –
такие, как вы, должны двойную плату за проезд вносить.
– Ах ты, гаденыш! – взвилась баба, больно пихая
меня жирной рукой в перстнях.
– Жаба эфиопская, – не остался в долгу мальчишка.
Я невольно улыбнулась: ну при чем тут Эфиопия? И все же
нарастающая ругань начала действовать мне на нервы, я встала и отошла поближе к
двери.
На «Динамо» в противоположный конец вагона вкатилась
инвалидная коляска.
– Люди добрые, – защебетал проникновенный голос,
без запинки выкрикивая заученный текст, – мы сами приехали с Владивостоку,
ребенка на операцию привезли по поводу параличу, кто не верит, гляньте
документы. Подайте, сколько можете, на лечение. Дай бог вам счастья и здоровья
вашим детям.
Я поглядела на говорившую. Толстый платок не скрывал
розовощекого деревенского лица, а под потертым плащиком угадывалась
складненькая девичья фигурка. Лет попрошайке от силы шестнадцать-семнадцать, и
она никак не может быть матерью ребенка, дремлющего в коляске. Я присмотрелась
к инвалиду. Похоже, девочка и впрямь больна. Бледное, даже синее лицо,
бескровные губы, и спит каким-то неестественным сном. Ноги несчастной укутаны в
застиранное байковое одеяльце, ручки с обгрызенными ногтями безжизненно
покоятся на коленях.
Нищенка собрала дань и подкатила коляску к двери, прямо к
моему носу. Тут поезд остановился в тоннеле. Я продолжала рассматривать
больную. Примерно около восьми лет, на правой щеке довольно крупная родинка,
русые волосы давно не мыты, на левой руке у запястья тонкий шрам. Какие-то
странные воспоминания зашевелились в моей голове. У кого из знакомых детей тоже
есть такая родинка и подобный шрам? Поезд поехал. Девочка открыла глаза,
огромные, синие, и прошептала:
– Пить хочу.
– Сейчас выйдем, и попьешь, – равнодушно заметила
попрошайка.
Параличная закрыла глаза, состав встал на станции
«Аэропорт». Коляска с грохотом выкатилась на платформу. Больная повернула
голову, вновь раскрыла глаза, встретилась со мной взглядом и внезапно
закричала. Состав уносил меня дальше, но я словно провалилась в обморок.
