Первое время местное население злилось и разрабатывало планы
мести.
– Ничего, – говорили мужики, толпясь на площади у магазина,
– человек он городской, руки из задницы растут. Еще придет за помощью, стекло
выбьет, или ступеньки сломаются, мы ему все припомним.
Парни злобствовали, а Федор жил себе тихо, не появляясь в
деревне. За водой он не ходил, в сельпо не заглядывал, очевидно, привозил себе
еду и питье из города. В конце концов негодование аборигенов из стадии нагрева
перешло в фазу кипения, мужики решили наказать Федора так, как исстари
расправлялись в русских деревнях с неугодными: пустить ему «красного петуха».
Дождавшись, когда врач в очередной раз отъедет в город,
Семен Паришков и Веня Козлов, прихватив канистру с бензином, перелезли через
забор, приблизились к дому наглого доктора и собрались начать черное дело. Веня
шагнул к двери и вдруг дико закричал.
Семен от неожиданности выронил канистру.
– Что? Что случилось?
– Нога, – выл Веня, – ой, как больно.
Семену стало еще хуже, когда он понял, что приятель попал
правой ступней в капкан, хитро замаскированный в траве.
Кое-как Паришков дотащил несчастного домой, потом Вену
отвезли в больницу. Лежа на носилках, Козлов громко пообещал:
– Ну, погоди, еще встретимся!
Через три дня в Пырловке заполыхали пожары. Пока пожарная
команда на красной машине прибыла на место, от двух изб остались головешки.
Семьи Козлова и Паришкова потеряли все.
С тех пор Федора начали бояться. Никто больше не лез в его
отсутствие не то что в дом – во двор, не обращались к нему за помощью. Живет
Федор совершенно один, чем занимается, никто не знает. Уезжает вроде утром на
машине в Москву, возвращается ближе к ночи, а может, и нет его вовсе в деревне.
– Он не женат? – спросила я.
– Какая же баба его выдержит, – нахмурилась Лена, – злобный
бирюк. Народ к нему за помощью побежал, и вон чего вышло.
Я усмехнулась. С одной стороны, Федора понять можно.
Деревенские люди часто бывают излишне назойливы, им неохота тащиться в районную
больницу, где придется сидеть часами в очереди и давать терапевту «барашка в
бумажке», вот они и надумали решить проблему по-простому, по-соседски. А
простота, как известно, хуже воровства. Одна наша общая знакомая, Маша
Кривошеева, хирург по профессии, купила себе домик в селе. С самого начала
Машута совершила ошибку, помогла какой-то бабке, вскрыла у нее гнойник на
пальце. Теперь бедной Кривошеевой нет покоя ни днем ни ночью, к ней таскаются с
любой болячкой: просят померить давление, посмотреть горло, взять аспирин. И
если вы полагаете, что пейзане несут за консультацию свежий творог, жирное
молоко и крупные, двухжелтковые яйца, то ошибаетесь.
Машка ничего не получает даром, все вышеперечисленные
продукты она покупает, похоже, с переплатой. Селяне экономны, если не сказать
жадноваты, им нравится иметь рядом врача, но платить ему или делать скидку на
харчи никто не желает.
Федор оказался умнее и сразу повел себя правильно. В
Пырловке его не любят, но, похоже, мужику плевать на общественное мнение.
Ужасно, конечно, что он поставил капкан, а потом устроил пожар, но, с другой
стороны, деревенские первые решили взять канистру с бензином и спички и полезли
на чужой участок.
– Дочери он тоже не имеет? И любовницы? – не успокаивалась
я.
– Вроде нет, – сказала Лена, – хотя никто про него ничего
толком не знает.
– Вилка! – закричала Томочка. – Я нашла ее!
Смотри!
– Кого? – воскликнула я. – Милу?
– Какую Милу? – удивилась Тома. – Уборную, с унитазом. Иди
скорей ко мне. Ей-богу, впервые подобное вижу!
Вспомнив далекое детство, я вылезла в окно и побежала на
зов. Тамара стояла перед огромным, раскидистым кустом.
– И где туалет? – поинтересовалась я.
– Там, – подруга ткнула рукой в сторону буйно-зеленого
кустарника. – Видишь?
– Нет.
– И я сразу не приметила.
С этими словами Томочка аккуратно отвела в сторону несколько
веток, и я выпучила глаза. Внутри куст напоминал шатер. В детстве мачеха Раиса
отправила меня на все летние месяцы к своей матери в деревню. Старуха не была
мне родной бабкой, но богом данную внучку не обижала, кормила чем могла,
изредка мыла в бане и била прутом, если я не хотела помогать ей по хозяйству.
Но, несмотря на то, что несколько лет подряд меня отправляли к ней, я никогда
не таскала воду из колодца и не делала тяжелой работы. Была просто слишком
маленькой, в мои обязанности входило полоть грядки и подметать избу, но и то и
другое у меня выходило плохо. А когда я повзрослела, бабка умерла. Сейчас я
понимаю, что старуха была мудрой, доброй женщиной – она приютила фактически чужого
ребенка. Бабка даже пела мне иногда народные песни, с плохо понятными ребенку
словами, ну что-то типа: «Налетели басурманы, всех казаков посжигали». Просто
оторопь брала от подобной «филармонии», поэтому в детстве я бабку недолюбливала
и боялась. Понимание того, что она для меня сделала, пришло позднее.
Так вот, у сортира во дворе бабки рос точь-в-точь такой же
куст, как здесь, и мы с девчонками оборудовали в нем дом. У нас там стоял
колченогий табурет, прикрытый куском клеенки, и громоздились охапки сена. Даже
в сильный дождь под кустом было сухо.
Мы валялись на «кроватях» и рассказывали друг другу страшные
истории про красное пятно, черную руку, привидения и зубастых вампиров.
Было странно видеть сейчас такой же «шатер» на участке Ани.
Только внутри не было табуретки и сена.
Тут стоял… унитаз, слегка треснутый, с голубым пластмассовым
кругом. На одной из веток была наколота порванная на куски газета.
– Вот, – радостно сообщила Томочка, – хотели санузел?
Получите.
– Тут даже двери нет, – только и сумела вымолвить я.
– Тебя смущает факт отсутствия двери? – веселилась Томочка.
– Ей-богу, это ерунда, не стоит стесняться, здесь все свои. Однако оригинально
придумано. Интересно, это приспособление предназначено только для Ани? Или ее
бывший муж Альфред тоже им пользуется? Интересно, каково ему зимой приходится,
а? Кстати, мы его до сих пор не видели. Может, надо зайти к нему,
поздороваться? Все-таки целое лето предстоит прожить в тесном соседстве.
– Успеется, – прошипела я, – ну, Анька, обманула нас!
