Мои глаза пошарили по дорожке. Действительно, на
утрамбованной траве лежало нечто похожее на комок смятой газеты.
– Хорошо, что промахнулся, – вздохнул Миша, – а в прошлый
раз я шел тут, так мне булыжник в живот угодил, чуть не убил! Такой синяк
остался. Ну, Федька, гад! И чего я ему сделал? Мы небось год не разговаривали!
– Ты о чем?
Миша ткнул пальцем вбок.
– Видишь?
– Что?
– Ну вон там изба стоит?
Я повернула голову влево и увидела небольшой сарайчик
зеленого цвета.
– Там Федька живет, – пояснил Миша, – бирюк он, всех людей
ненавидит, ни с кем знаться не желает, поэтому и поселился здесь. Вот по этой
тропинке мы за водой ходим. Я, тетя Клава из двадцатого дома, Верка… Тут
быстрее получается. А Федьке не нравится, что мимо него шастают, он дорожку
своей территорией считает, вот камнями швыряться стал, чтобы нас отвадить.
Хорошо хоть в голову не попал, урод.
Пойти бы ему морду начистить, да только страшно!
Федька ведь и отомстить может.
Пока он возмущался, я разглядывала комок газеты. Интересно,
зачем этот Федя заворачивает камни в бумагу? Вот уж странно! Однако он эстет!
Впрочем, может, никаких булыжников и нет?
Не в силах сдержать любопытство, я нагнулась и подняла
«метательный снаряд». Он оказался не слишком тяжелым. Самый обычный клубень
картофеля, обернутый в обрывок популярного издания. Я расправила неровно
оторванный кусок бумаги и увидела на полях криво сделанную надпись: «Помогите,
убивают, Мила».
Глава 3
Ведро на крышу мы с Томочкой втаскивать не стали. Оставили
баклажку стоять у крыльца и решили просто брать оттуда нужное количество воды
черпаком. Но вскоре эта проблема отошла на второй план, потому что появилась
новая забота.
– Послушай, – протянула Тамарочка, – где тут туалет?
Я пожала плечами:
– Думаю, около ванной.
– Да? Его там нет.
– Совсем?
– Абсолютно. Во всем доме нет ничего похожего на унитаз.
– Ты уверена?
– Стопроцентно, – кивнула Томулька, – я осмотрела каждый
закуток. Вчера мы бегали в лесок.
Теперь пойду изучать огород. Ох, чует мое сердце,
канализации здесь тоже нет. Да и откуда бы ей быть, если нет воды. Небось у
забора стоит деревянная будка.
С этими словами Томочка пошла на улицу. Я же села на
террасе, вытащила из кармана обрывок газеты и опять прочитала фразу: «Помогите,
убивают. Мила». Может, это шутка местной детворы? Или чей-то крик о помощи?
Я высунулась в окно, увидела на другом участке ярко-красное
пятно и крикнула:
– Лена!
Соседка выпрямилась.
– Чего?
– У вас в деревне есть женщина по имени Мила?
Лена вытерла рукой лоб.
– Из наших нет, может, дачница какая.
– Их тут много?
– Дачниц? А в каждом доме, где и по две, три семьи живут, у
нас лето зиму кормит, который год на огороде ничего не родится, то дождь ливнем
льет, все на грядках погниет, то солнце палит, овощи от жары дохнут, а дачник
от погоды не зависит. Зачем тебе Мила? Фамилия у нее какая?
– Скажи, – я проигнорировала вопрос, – а Федор женат?
– Который?
– Ну тот, что на отшибе живет, у оврага.
– Бирюк?
– Да.
– Кто ж за такого замуж пойдет? – пожала плечами Лена. –
Был, наверное, приличный человек, а стал вон чем. Я года два его не встречала,
даже зимой.
– При чем тут зима? – удивилась я.
Лена подошла к забору и, опершись на него, стала вводить
меня в курс дела.
Деревня Пырловка расположена в двух шагах от Москвы,
электричка от столицы со всеми остановками докатывает сюда быстро. Но стоит
человеку выйти на станции, пересечь небольшой лесок и увидеть указатель
«Пырловка», как он попадает в глухую провинцию. Пырловка живет как при царе
Горохе. Нет, я не хочу сказать, что аборигены тут совсем лишены благ
цивилизации, но воды и канализации нет, телефон есть лишь на почте, газеты
привозят один раз в три дня. В избах имеются телевизоры, но при малейших
дуновениях ветра электричество вырубается, и голубые экраны меркнут. Местные
дети ходят в школу за пять километров, их отцы и матери ездят на работу в
Москву, маленькая птицефабрика, где когда-то трудились все пырловцы, давно
умерла, не вынеся конкуренции. Сами понимаете, что сейчас из деревни бегут все,
кому не лень. Многие пырловцы подались в последнее время кто куда.
Летом же здесь кипит жизнь. Сюда возвращаются те, кто теперь
имеет квартиры в Москве. Люди используют родительские дома в деревне как дачи.
И еще все пускают дачников, поставили для этого сарайчики на огородах,
обставили немудреной мебелью и сдают малоимущим людям, которым надо вывезти на
лето детей из города.
Когда по Пырловке пару лет назад пролетел слух, что теперь у
оврага, в долине, постоянно будет жить молодой мужчина, да еще врач по
профессии, местное население чрезвычайно оживилось. Ведь «Скорую» тут не
дозваться. Сначала надо бежать на почту, мобильников в деревне раз, два и
обчелся, потом ждать машину с красным крестом почти сутки. А теперь у них
появится свой врач!
Но напрасно пырловцы строили радужные планы.
В самую первую зиму, когда Федор обосновался в деревне, к
нему прибежала Саня Макашова и, запыхавшись, проорала:
– Дяденька, бегите скорее к нам.
– С какой стати? – спокойно спросил врач.
– Моя сестра рожает, орет сильно, а «Скорая» не едет, –
объяснила Саня.
– Ну и при чем тут я? – равнодушно продолжал Федор.
– Как же! – растерялась Саня. – Вы – доктор.
– Нет, – рявкнул тот в ответ, – я никакого отношения к
медицине не имею, ступай прочь.
Макашова ушла несолоно хлебавши. Потом Федор прогнал Веру
Клоткину, у которой ребенка скрутил грипп, и даже пальцем не пошевелил,
услыхав, что старуха Локтева сломала ногу. Постепенно пырловцы поняли, что врач
не собирается им помогать, и перестали бегать к стоящей на отшибе избушке.
