В вечно пьяном дворе моего детства простые русские женщины,
считавшие терпение наивысшей доблестью, а мужа-алкоголика само собой
разумеющимся явлением, прибегали к помощи ЛТП только в крайнем случае. Валя
Роткина отправила мужа шить брезентовые рукавицы после того, как тот избил
своего двухлетнего сына почти до смерти, а Галя Чепина побежала в милицию,
найдя у себя дома целую роту непонятно откуда взявшихся алкашей, которые во
главе с супругом крушили мебель.
Зачем же было сажать отцов семейства в ЛТП, если там все
равно не излечивали пьяниц? Милые мои, вы просто никогда не существовали рядом
с алкоголиком в квартире общей площадью в пару квадратных метров. Уж поверьте
мне, хуже наказания просто нет.
Деть «сокровище» некуда, оно постоянно здесь прописано и
находится в доме на законных основаниях.
Вернее, алкаш там пьет, буянит, сжирает детскую кашу,
выносит все, что можно обменять на бутылку, бьет вас, детей, кошку, храпит на
полу, а избавиться от такого муженька можно лишь одним способом: сдав его на
перевоспитание. Бедные тетки, решавшиеся на этот шаг, очень хорошо понимали: их
мужей от бутылки не отвернет ничто, но на какое-то время семья избавлялась от
издевательств, получала хоть маленькую передышку. А ведь, кроме жен, у
алкоголиков имеются родители, соседи, они страдают от безумного, невменяемого
существа не меньше. И если супруга с матерью хоть как-то пытаются примириться с
неуправляемым пьяницей, то с какой стати мучиться остальным? В общем, в нашей стране
ЛТП был жестокой, но подчас необходимой мерой.
Дождь демократии смыл пыль советского строя, причем вместе с
водой утекла не только грязь, но и младенец. Все-таки имелось в
коммунистическом режиме и что-то хорошее. Ну, допустим, массовый вывоз детей летом
в пионерские лагеря или поголовная медицинская диспансеризация населения. Все
эти обязательные флюорографии и смотровые кабинеты, куда нас тащили буквально
на веревке, но ведь кому-то такие походы спасли жизнь, выявили опасное
заболевание на самой ранней стадии. Но, увы, большинство детей из малоимущих
семей теперь проводят лето в городе, в поликлиники никого ходить не заставляют,
а от ЛТП не осталось и воспоминаний. Если избитая баба, рыдая, прибежит сейчас
в отделение милиции, скорей всего, она услышит равнодушную фразу: «На семейные
ссоры не выезжаем» или «Сама с мужем разбирайся!»
На отчаянный крик: «Он же меня убьет!» – последует
замечательный ответ: «Вот тогда и явимся, на труп».
Правда, изредка попадаются добросердечные участковые,
которые, прихватив парочку своих коллег, могут просто поколотить вашего пьяного
супруга. Но действия эти производят, так сказать, в частном порядке, из чистой
жалости. Помощи жене алкоголика искать негде, права пьяницы защищены законом,
но как быть с правами окружающих его людей?
– Который год мучаемся, – бубнила соседка, – он один ведь
живет! Курит! А ну как сгорим все?
Раньше хоть запоями квасил: месяц никакой, полгода
нормальный, а теперь…
Она махнула рукой, попыталась закрыть ведро крышкой, не
сумела и сердито продолжила:
– Вообще никуда не выходит! Потому и говорю: если кто
набезобразничал, то не он, третью неделю сиднем дома сидит, а я воздух из
вентиляции нюхаю: не несет ли гарью! А ведь нормальный был, когда сюда
переехал, жену, детей имел, уж не помню сейчас, сколько их было, двое вроде… А
потом супруга ушла, деток прихватила и смылась. Ну и кто ее осудит, а? Вот вы
сможете?
– Я? Нет, конечно. Но если Леонид третью неделю носа на
улицу не кажет, где же он бутылки берет?
Баба покачала головой:
– Хрен его знает. В последний раз девица приезжала, молодая,
симпатичная, она ему два ящика водки приволокла, два! Я так же ведро
выставляла, а она поллитровками звякала.
Соседка не вытерпела и воскликнула:
– Ну за каким фигом ты ему ханку прешь?
Девушка, ничего не сказав, юркнула внутрь квартиры.
Очевидно, она не знала, что двери в хрущевках сделаны из прессованной бумаги и,
если хочешь скрыть от любопытных цель визита, не следует кричать в прихожей. Не
пожелав даже улыбнуться соседке, девица захлопнула дверь и крикнула:
– Эй, па! Выползай! Это я, Яна, пришла.
– Она назвала Леонида папой? – изумилась я.
– Точно, – кивнула соседка, – я еще удивилась, а потом
вспомнила: у нашего красавца женушка была с детьми. Уж не помню, как ее звали и
кто у нее родился.
А вам Ленька зачем? Небось из-за кражи явились?
– Какой? – осторожно спросила я.
– Да у Вадьки из сорок девятой машину сперли, – усмехнулась
женщина, – только Ленька, хоть и сволочь пьяная, к этому делу непричастный. Где
ему с рулем справиться, все умение пропил. Хотя говорил, что раньше имел авто.
Да и из дома не выходит, бутылки, которые доченька разлюбезная приволокла,
допивает. Хоть бы до смерти дожрался!
– Но сейчас его дома нет, – возразила я.
– Да где ж ему еще быть-то?
– Никто дверь не открывает.
– Толкните, у него не заперто, Ленька который год не
закрывается, соседи упросили. Муж мой постарался, объяснил ему. «Заснешь, Лень,
с сигаретой и сгоришь, пока станем дверь выламывать, а в незапертую фатеру
сразу вбежим». Идите, идите, там он, дрыхнет!
Я толкнула дверь, та легко подалась, из квартиры понесло
отвратительной вонью.
– Фу, – скривилась соседка, – у меня помойка и то так не
пахнет, счастливо оставаться, нюхать дерьмо неохота.
С этими словами она исчезла в своей квартире.
Я же, преодолевая подступившую к горлу тошноту, втиснулась в
крохотную прихожую и воскликнула:
– Леонид! Ау!
– Э-э-э, – донесся стон, похожий на мычание, – э-э-э…
Я вошла в комнату. Долгие годы мы с Томочкой жили
точь-в-точь в такой же квартире, впрочем, и вам они, наверное, очень хорошо
знакомы. Войдя с улицы, сначала оказываешься в узеньком коридорчике, справа,
прямо у входа, дверь в совмещенный санузел: сидячая ванна, крохотная раковина и
унитаз. Слева вешалка, мимо которой еле-еле вдвигаешься в еще один
десятисантиметровый коридорчик. Он ведет в комнату и кухню. Здесь были еще две
комнатухи, смежные, маленькие, с низкими потолками. Но мы с Томочкой были
счастливы, обитая в той халупе. Поверьте, крохотная квартирка, если в ней царят
любовь, дружба и хорошее настроение, будет очень уютной.
