Митенька удивился, да и забыл о странном госте. Его в то
время больше волновала воспитанница Ивана Сергеевича, Аня, настоящая красавица,
далекая бедная родственница Глебкиных, сирота. Хозяева не препятствовали дружбе
своего сына Андрея и воспитанницы Ани с Митей. Только тот хорошо понимал –
никогда Анечка не будет его женой, и не потому, что Иван Сергеевич начнет
чваниться. Старший Глебкин придерживался либеральных взглядов, захочет
благородная сирота, воспитываемая им как дочь, выйти замуж за простого
человека, он, конечно, расстроится и попытается отговорить девушку от
неразумного поступка, но в конце концов препятствовать не станет. Иван
Сергеевич обожал Аню до потери пульса. Но ей не нравился Митя. Нет, она считала
его своим верным другом, но нежно вздыхала, глядя на Андрея. В девятьсот
шестнадцатом сыграли свадьбу.
м ван Сергеевич в день венчания подошел к Мите и сказал:
– Ну, не горюй, дружок. Вот, посмотри на Леночку
Владышину, красавица растет, приданое отличное, фамилия благородная. Хочешь, я
составлю протекцию, сватом выступлю.
Митенька поблагодарил хозяина за участие, но ему была нужна
только Анечка, а та любила своего молодого мужа Андрея. Вот такой классический
треугольник.
Новобрачные счастливо зажили в отведенных для них покоях.
Митенька же, решив не кукситься, отправился учиться в Москву. Раз уж не вышло
личного счастья, надо попробовать стать врачом. Зла на Андрея Митя не держал,
да и как он мог обижаться на ближайшего друга детства, почти брата. Просто ему
хотелось некоторое время пожить вдали от упоенных страстью молодоженов.
Учение захватило Митю целиком, к тому же у него обнаружился
талант диагноста. В общем, будущее рисовалось Мите исключительно в радужных
тонах: он получит диплом, вернется к себе домой, станет сельским врачом. Навряд
ли встретится на пути женщина, способная затмить Анечку. Но Мите будет довольно
просто видеть любимую и изредка пить с ней чай в гостиной Глебкиных, отделанной
дубовыми панелями. Иногда, устав к вечеру, Митя валился на кровать и, закрыв
глаза, мечтал. Весело горит камин, на дворе бушует снежная метель, а он и
Анечка сидят в креслах. Она вяжет, Андрюша вслух читает газету, вокруг
копошатся их маленькие дети и собаки, которых очень любят все… Тихая идиллия,
мирная жизнь. Может, оно и было бы так, но вы, наверное, помните, что стряслось
в девятьсот семнадцатом?
Телефона в поместье не было, об Интернете, электронной почте
и программе Ай си кью никто и мечтать не мог, а простой телеграф сразу после
переворота перестал обслуживать граждан. Да еще университет по непонятной
причине не прекратил занятий. Несмотря на революцию, начавшуюся Гражданскую
войну и полнейшую неразбериху, профессора читали перед поредевшей аудиторией
лекции, принимали экзамены и зачеты.
Только в Татьянин день, когда по традиции начались каникулы,
Митя смог приехать в родной дом.
Уже подходя к поместью, он понял, что произошло неладное,
поднялся на пригорок, с которого открывался великолепный вид на усадьбу
Глебкиных, и ахнул.
Огромного барского дома с белыми колоннами не было. Впрочем,
дома управляющего тоже, исчезли конюшня, псарня и любовно выпестованный хромым
Николаем сад. Перед Митей простиралось пепелище. Снегу в тот год практически не
было, и Митя в растерянности смотрел на черные головешки. Потом сбежал вниз, в
оставшуюся целой деревню. Первая, кого он встретил, была Марфа, жена садовника
Николая. Схватив Митю за полушубок, она втянула его в сарай и зашептала:
– Уезжай, Митенька. Видишь, чего творится. Всех
поубивали: Ивана Сергеевича, Сирену Михайловну, твоих папеньку с маменькой.
Чистые звери! Нелюди!
– Что с Аней? – еле вымолвил Митя.
– Ой, не знаю, – запричитала Марфа, – как бар
резать начали, простые люди попрятались. Эти ироды все пожгли и уехали. Четыре
трупа потом Коля зарывал: господские и твоих родителей. Где молодые, не ведаю,
может, сгорели? Полыхало тут до неба, страх божий. Знаешь, что самое страшное?
– Говори, не тяни! – прошептал Митя.
– За главного у этих бандитов Павел Сергеевич, брат
младший Ивана Сергеевича, – сообщила Марфа, – на коне прискакал,
лично наших допрашивал! Уж он их бил смертным боем. Сначала барыню, Сирену
Михайловну, на тот свет отправил, а уж потом Ивана Сергеевича, светлая им
память, земля пухом. Нагайкой колотил, да так орал, что крышу сносило:
«Говорите, где ключ спрятан!»
– Какой ключ? – удивился Митя.
– Кто ж знает, – ответила Марфа, – только
Иван Сергеевич не выдержал, плюнул брату в лицо и сказал: «Не видать тебе
никогда папенькиного богатства, вурдалак, хоть убей, не скажу». Ну Павел его и
пристрелил. Вот, Митя, какие времена настали, брат брата убивает! Беги отсюда,
еще выдаст кто!
Митя вернулся в университет. Его большевики не тронули, в
тот период тотальной компьютеризации не было, в анкете люди могли написать что
угодно. Но Митя сообщил о себе правду. Фамилия у него была самая незатейливая –
Иванов. Когда красные начали проверку студентов, он сказал: «Я сирота. Родители
проживали в деревне». В общем, Митю не тронули. Среди однокурсников стукачей не
нашлось, и новые власти не докопались до того, кем на самом деле являлся отец
студента Иванова.
Жизнь Мити потекла дальше, только никакого места для веселья
в ней не осталось. Да и откуда ему взяться, когда все дорогие и любимые лежат
на погосте?
Примерно через год после описываемых событий, поздно
вечером, в комнату, которую снимал студент, постучалась хозяйка.
– Митя, выгляни, к тебе пришли.
– Кто? – весьма недовольно спросил жилец.
– Евреи какие-то, – ответила хозяйка, –
фамилия их Кацман.
Недоумевая, Митя вышел и в полутемном коридоре увидел
типичную рабоче-крестьянскую парочку. Парня в черной тужурке, лохматой шапке,
валенках с калошами и девицу в длинной суконной юбке, потрепанном полушубке из
грязной овчины и платке, закрывающем лоб и часть щек.
– Что вам угодно? – весьма нелюбезно процедил
Митя. – Если прослышали, что я врач, так пока права на практику не имею.
– Сделайте милость, – нежным, очень хорошо
знакомым голосом произнесла девушка, – впустите нас. Гостинец вам от
папеньки из деревни привезли.
Парень молча указал на мешок, лежавший у его ног. У Мити
внутри что-то щелкнуло.
– Входите, – дрогнувшим голосом проговорил он и
посторонился.
Пара прошла в комнату. Девушка размотала платок, парень
стащил клочкастый треух. Митя, чтобы не закричать, зажал себе руками рот. Перед
ним, бледные, исхудавшие, но живые, стояли Анечка и Андрюша.
