Сарочка имела несчастье влюбиться в бедного, даже нищего
Кацмана. Денег у Левы не имелось совсем, зато в избытке было желания
осчастливить весь русский народ, освободить его от оков царизма, дать простым
людям свободу. Тот, кто хоть немного знаком с историей России, великолепно
помнит, что случилось после того, как свершился большевистский переворот.
Несчастный русский народ, ради счастья которого и была
затеяна революция, угодил из огня да в полымя. Сначала переворот, потом
Гражданская война, разруха, голод. Лишь к середине двадцатых годов жизнь слегка
наладилась, но тут к власти пришел Сталин, и начались аресты.
Отчего-то принято думать, что массовые репрессии стартовали
в тридцать седьмом году. Это неправда. Сажать в тюрьму недовольных новыми
порядками граждан начали еще в восемнадцатом, продолжали все двадцатые,
тридцатые, сороковые и даже пятидесятые годы. Внутри партии большевиков шла
жестокая борьба за власть, поэтому очень часто к стенке ставили и тех, кто
делал революцию, верных соратников Ленина и Сталина. Не избежал ареста и Лев
Кацман. За ним и Сарой, как и за другими, пришли ночью.
Особую трагичность ситуации придавала беременность Сары. Ей
предстояло родить в декабре, в камеру она попала в конце ноября, и младенец
поспешил появиться на свет раньше положенного срока. Хорошо еще, что среди
арестованных, набитых в маленькую камеру, словно сельди в бочку, нашлась пара
уголовниц, мастериц на все руки. Они-то и приняли роды.
Вручив Саре крошечную девочку, замотанную в не слишком
чистые тряпки, одна из «акушерок» мрачно сообщила:
– Лучше бы тебе ее не рожать!
– Почему? – прошептала Сарочка, прижимая к себе
тихо сопящий кулек.
– И чего твою девку хорошего ждет? – сплюнула
зэчка. – Отнимут и в детский дом отдадут. Получит другое имя и фамилию.
– Мою почему не оставят? – удивилась Сара.
Уголовница рассмеялась:
– А не положено. Ты все равно сдохнешь скоро, не
выживешь в лагере. Впрочем, даже если и не помрешь, то никогда дочку не
найдешь. Никто тебе ее данных не сообщит.
– Почему? – лепетала Сара.
Зэчка с жалостью глянула на молодую мать.
– Лучше тебе ее не кормить, а то привяжешься к девке.
Давай надзирателя позову, и отдадим младенца сразу. Если на свободу выйдешь,
еще себе родишь!
– Ни за что! – воскликнула Сара.
Целых три месяца ей удавалось прятать девочку. Обитательницы
камеры, все в основном имевшие на воле детей, как могли, помогали матери. Никто
не «стукнул» тюремному начальству о нахождении в каземате грудничка. Но однажды
вечером в душное помещение заглянул дядька в форме и, выкликнув десяток
фамилий, велел:
– Завтра на этап пойдете. Хабар соберите, штоб только
один мешок, увижу узлы, отниму.
Женщины принялись складывать нехитрое имущество, а Сара
просто похолодела. Она поняла, что проводит с дочкой последнюю ночь. Завтра
ребенка точно отберут. Вообще непонятно, почему этого не сделали раньше. Сара
вошла в острог беременной. Ясно же, что женщина должна родить. Наверное, в
слишком переполненной тюрьме о Саре Кацман просто забыли или не поставили по
случайности в ее документах нужный штамп.
Сначала Сара просто обнимала дочь, потом с ней случилась
истерика, камера притихла. Когда основная масса женщин устроилась спать, к
Кацман подошла местная начальница, золотозубая Аня.
– Слышь, жидовка, – сказала она, – мысль
есть.
– Какая? – прошептала очумевшая от слез мать.
– Не реви, – пнула ее Аня, – что толку. Вот
ща Катька наколочку сделает.
– Кому? Какую?
– Девке твоей, на ноге, ближе к заднице, с внутренней
стороны бедра.
– Зачем? – чуть не умерла Сара. – Не дам!
– Дура, – рявкнула Аня и выдернула из ее слабых
рук кулек, – напишем имя и фамилию твоей дочки! Поняла?
– Нет.
– Во …! – выругалась Аня. – Ты точно балда.
Девке дадут другое имя, а на ноге останется ее собственное. Она вырастет и
спросит: это что? Да и тебе ее легче будет по примете искать. Доперло?
– Да, – еле-еле выдавила Сара.
– Тогда говори! – рявкнула Аня.
– Что? – растерялась та.
– Как девку зовешь?
– Олечка.
– Не пойдет!
– Почему?
– Так Ольг полно! В детдоме ей другую фамилию дадут.
Думай! Редкое имя надо, ну… типа… э…
Тут во дворе завыла сирена, таким образом в тюрьме отмечали
полночь.
– Во! – подскочила Аня. – Сирена! Вот и имя!
Фамилия как?
– Кацман.
Аня утащила младенца в глубь камеры. Сара зажала руками уши,
ожидая услышать дикий детский плач. Но отчего-то из угла, где над девочкой
трудилась местная «художница», не доносилось ни звука.
Олечка вернулась к маме Сиреной. Сара глянула в безжизненное
личико девочки с плотно закрытыми глазами и ужаснулась.
– Она умерла!
– Не гони туфту, – рассердилась Аня, – мы ей
тютю сделали, ну, соску из хлеба с водкой, штоб не визжала, дрыхнет твоя
дочурка!
Утром этап увели, младенца у молодой матери отобрали.
Сара выжила в лагере, более того, ее совершенно нежданно
выпустили на свободу и разрешили жить в маленьком городочке Сверзь. Она
приехала к месту обитания, устроилась уборщицей в местную школу и стала искать
дочь. Почему-то она решила, что девочку отправили в один из московских
сиротских домов. Сара составила список учреждений и принялась методично
объезжать их. Сверзь расположена от столицы на расстоянии ста двадцати
километров, и бедная мать все свободное время тратила на поиски. Идти к
начальству она боялась, разговаривала с нянечками и медсестрами. Те
сочувствовали ей, но разводили руками. Им никогда не попадалась на глаза девочка
с татуировкой на внутренней стороне бедра.
Когда Сара вконец отчаялась, ей улыбнулась удача. Одна из
медичек воскликнула:
– Да, видела такую! Она попала к нам в Дом малютки в
очень запущенном состоянии, нога гноилась, чуть до гангрены не дошло. Еле выходили
девочку.
– Она у вас! – воскликнула Сара.
– Нет, – отмахнулась медсестра, – тут дети
лишь до трех лет содержатся, ее давно перевели в другое место.
– Куда? – безнадежно спросила несчастная мать.
