— Я, конечно, не император, но грешник страшный.
— А вдруг несчастный случай? — серьезно спросила Алевтина. — Если не успеешь? Как же тогда?
— «Если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой!» Не хочется верить, что я такой уж беспросветный неудачник, что рок меня до такой степени не помилует.
— Ты что, не веришь в Бога?
— Как тебе сказать… я на него надеюсь.
— Несчастный.
Митя запомнил этот приступ сугубой веросерьезности Алевтины и потом частенько над ней подтрунивал по какому–нибудь богословско–церковному поводу. Вычитает что–нибудь этакое у редкого автора и подсунет с ужимками. Например: «Несчастные вы люди, христиане! И здесь не живете, и там не воскреснете» — из Цельсия, что ли. Алевтина никогда не отвечала ему — видимо, жалея, а его эта жалость развлекала.
— Я хочу поговорить с Мишей.
Алевтина вздохнула, она все поняла еще тогда, когда он колотил кулаком в дверь.
— Пей чай.
Дир Сергеевич поднял чашку и выпил одним огромным, неаккуратным глотком. Обжег рот, облил рубаху, рукав пиджака.
— О господи! — кинулась к нему Алевтина с полотенцем.
Он отстранил ее, зажмурившись и шипя. Из обожженного рта капало, лицо было перекошено, он был очень нехорош в этот момент.
— Нисего, нисего, пройдет, не такой уш и горяший у тебя сиек.
— Митя, ну ты что?!
— Не вздумай реветь, ненавижу!
— А что мне делать?
— Дай телефон крестного сына.
— Извини, правда, извини, но… Почему у тебя у самого нет?
— Что?! — Дир Сергеевич промокнул рот поданным полотенцем.
— Почему у тебя нет его телефона?
— Интересный вопрос.
— Да.
— Что «да», ты что, Светку не знаешь? Она над ним как орлица, меня и на шаг не подпускает! Как в дикой природе, как будто я его съем! Не львы же! Плохо влияю, пьян, криклив, неудачник!
— Ты не неудачник.
— Да мне теперь плевать! Я с сыном хочу поговорить. И ты, крестная мать, дашь мне его. Да, я мало уделял… внимания, да, я был занят собой, эгоист, до такой степени, что у меня даже нет телефона собственного и единственного сына. Но что я могу поделать, Светка всегда давала мне трубку, чтобы я с ним поговорил, мне даже в голову не приходило…
Алевтина вздохнула и потупилась.
— Вот видишь.
— Что я вижу?!
— Не кричи. Ты сам видишь, что у тебя нет телефона Миши, потому что ты и не хотел его иметь. А теперь вдруг захотел. Вдруг! Это каприз.
— Ну и что, Аля? Я поговорю с ним, может быть, поеду к нему. Да, наверняка поеду. Мне на все уже здесь наплевать, как выясняется, у меня ничего здесь нет — ни жены, ни матери, ни брата.
— У тебя истерика.
— У меня и истерики нет. Не увиливай, Аля, лучше скажи, что Светка тебе запретила давать мне телефон. Да? Что ты отворачиваешься? Светка! О чудо–юдо женской природы, это же хозяйка Медной горы, мумия и Снежная королева в одном флаконе. Я ее улыбающейся не видел уже год.
— Она сделала себе ботокс.
— Да хоть синус–косинус, но я хочу видеть сына. Давай, Аля, давай, ну пожалуйста, пожалей несчастного, всеми брошенного отца.
— Не паясничай.
— Я не паясничаю, Аля. — У Дира Сергеевича навернулись слезы, самые настоящие.
Алевтина встала, отошла к окну, ее мучила обязанность участвовать в этой беседе.
— Ну представь, ты в таком состоянии к нему являешься Ты же травмируешь мальчика, ты даже не чувствуешь, какая от тебя идет…
— Хорошо! — вскрикнул Дир Сергеевич и съехал со стула коленями на пол. — Я грязен морально и душевно, но помоги мне, я хочу креститься, прямо сейчас.
Алевтина болезненно поморщилась:
— Прекрати!
— Я правда хочу, Аля, мне это поможет, я почувствовал, я не придуриваюсь!
Он двинулся на коленях вокруг стола, перебирая ладонями по столешнице. Глаза полны слез…
— Встань! Зачем ты все передразниваешь?!
— Я ничего не передразниваю, я правда хочу креститься. И прямо сейчас. Мне очень плохо, Аля.
— Лучше выпей!
— И это ты мне говоришь?
— Встань. Хорошо, завтра мы пойдем в церковь.
— Ой, не увиливай, Аля, катехизиса не знаешь? Священник и церковь не всегда нужны.
— О чем ты?
— Для конфирмации нужен епископ, для соборования — священник, брачующимся никто не нужен — объявили прилюдно супругов перед Богом, и все. А крестить может всякий христианин — всякого желающего креститься. У тебя воду не отключили?
— Перестань!
Дир Сергеевич положил голову на ладони, продолжая стоять на коленях.
— Значит, не дашь телефон?
— Нет, — жестко отвечала Алевтина Ниловна, — не дам. Вижу, что Светлана была права. Я ей не верила, думала, что наговаривает, а теперь вижу — не наговаривает.
Дир Сергеевич несколько раз судорожно вздохнул:
— А я тогда, знаешь, что сделаю? Я к Маховскому поеду! Он крестный отец как–никак. Позвоню и поеду. Или Светка и его обработала?
— Он в больнице, ему вшивают сердечный клапан, никто его не обрабатывал. Что ты за человек!
— Значит, он мне скажет.
— Не смей, Митя, не смей! Я тебя заклинаю!
Дир Сергеевич уже бежал на четвереньках в коридор, схватился за ручку туалетной двери, поднялся в полный рост в несколько шагов, как на многофигурной иллюстрации превращения обезьяны в человека. В глазах Алевтины Ниловны шло, судя по всему, обратное превращение старого друга Мити в зловредное, мерзкое чудовище.
— Я ничего не сделаю его клапану, я только спрошу, как мне позвонить сыну, — крикнул Дир Сергеевич уже в дверях.
3
Патолин ждал у больницы, на крыльце под козырьком, куда иногда заносило волну мокрого снегопада, и тогда он втягивал голову в плечи и натягивал поглубже кожаную кепку. Очередной порыв нервного снежного ветра выбросил на берег больничного крыльца майора.
— Александр Иваныч, наконец–то.
— Ты с врачом говорил?
— Еще бы, сейчас и пойдем к нему. Вон туда, к лифту. Третий этаж. Реанимация.
— Как ты узнал?
— Дочь позвонила. Собственно, она его и спасла. Случайно вернулась. Увидела, что отец лежит в странной позе, подбородок в слюне. Сначала подумала, что приступ, эпилепсия, он страдал в юности и теперь еще пьет лекарства. Догадалась вызвать «скорую». Вот сюда, по коридору.
