Марина Валерьевна впорхнула в предбанник с грацией гражданки, только что прошедшей хорошенький сеанс психотерапии. Впрочем, ни Елагину, ни Патолину об этой стороне жизни заместительницы ничего не было известно, они просто с тихим недоумением созерцали зрелище столь объемистой и столь счастливой дамы.
— А что Дир Сергеевич?
— Како–ой Дир Серге–евич?! — отворилась дверь из коридора в предбанник, и в проеме возник «наследник» в шубе из крашеной ламы, в красной шляпе с широкими полями, как у римского папы. Все это было густо осыпано пушистым, на глазах тающим снегом.
Он был не один. Его держала под руку крупная, на голову выше, девица. Трудно было так сразу сказать, какого она поведения, но явно вызывающего вида. Если идти снизу вверх: сапоги сорок первого размера на десятисантиметровых острых каблуках, мощные, мускулистые икры–бедра. Юбка — условность. Летчицкая кожаная куртка, схваченная на талии маленьким висячим замком. Рвущаяся сквозь куртку грудь. Копна рыжих волос под снежной изморозью. Губы как у объевшегося вампира.
— Дорогу, я веду новую рубрику! — крикнул Дир Сергеевич, и они с «девушкой» стремительно проследовали в кабинет, как будто танцевали танго.
— Это Наташа, — тихо пояснила Ника присутствующим, — она будет у нас заниматься рубрикой «Антинародные сказки».
Марина Валерьевна негромко и презрительно фыркнула.
— Зима, — сказал майор, неизвестно что имея в виду.
— Да, — зачем–то подтвердил Патолин.
Из кабинета послышался женский смех. Того особенного характера, который производится отнюдь не в ответ на остроумную или начальническую шутку.
Марина Валерьевна фыркнула еще раз и ушла к себе.
— Как ей психотерапевта — так можно, а как Диру Сергеевичу — так стыдно, — выдала ей вслед Ника не всем понятную и немного неприязненную фразу.
Елагин с помощником переглянулись. Секретарша им пояснила:
— Да вы ничего не думайте. Они ничего не делают. Дир Сергеевич ее просто щекочет кисточкой из косметички.
— А ее правда зовут Наташа? — спросил Елагин.
— Да, — вздохнула Ника.
Не прошло и десяти минут, как смех и громкие придыхания прекратились. Раскрасневшаяся от имитационных усилий «рубрика» вышла из кабинета и, сказав секретарше: «Я буду у себя в кабинете», уцокала по коридору, даже не взглянув на Елагина и его человека.
Ника снова вздохнула и кивнула им.
— Входите.
Патолина «наследник» с порога отправил обратно в предбанник. Майор попробовал возражать, мол, звали ведь обоих.
— А ну его! — махнул рукой хозяин кабинета. — Мне он не нравится.
На диване лежала мокрая лама рядом с мокрой кожаной курткой.
— Садись, Саша, садись. Доложи, если чего–нибудь хочется доложить.
Елагин рассказал о киевских гонках.
— Бурда, этот мышонок, сбежал?!
— Да, — развел руками майор.
— Врешь. Не верю. Зачем ему? Ты меня путаешь, негодник. Ты, наверно, думаешь, что мне можно впарить любую репу. Ты решил, что у меня потек чердак после этой официантки и теперь со мной можно делать все, что захочется?
— Да нет.
Дир Сергеевич погрозил Елагину пальцем:
— Нет, я не такой валенок и неврастеник, как многим думается. Я историк. Даже больше тебе скажу — историософ. Знаешь, что такое историософия? Это тебе не антропософия.
Майор кивнул, ибо почему бы и не кивнуть.
«Наследник» задумался, массируя все еще непривычно голый подбородок.
— Ты знаешь, Саша, пока Аскольд трудился, рос: боец стройотряда, инструктор райкома комсомола, секретарь райкома комсомола, кооператор, бизнесмен, миллионер, да, я же тебе уже… так вот, я в это время мыслил. Он практик и доказал, что он хороший практик. Настоящий деловой, дельный, сдельный ум. А я, понимаешь, историософ. Но поверь, это не только болтовня. Кое–что из понятого я отобразил на бумаге. Помнишь, я читал тебе статью о матриархате и патриархате?
— Помню.
— Ты удивишься, но это не единственная моя статья.
— Я догадывался.
— Да–а? ну тогда для тебя не станет сюрпризом то, что я сейчас сделаю. А я прочту тебе еще одну статью. Или даже две.
Дир Сергеевич навалился грудью на стол, продвинувшись максимально в сторону слушателя.
— Понимаешь, Саша, мне бы очень хотелось, чтобы ты понял — я серьезный человек.
— Я…
— Молчи. Ты еще не слушал статью. Ты еще не можешь судить. В тебе говорит вежливость, а мне на нее плевать.
Дир Сергеевич полез в ящик стола, достал из него стопочку тонких рукописей, старинных, машинописных, скрепленных архаичной гнутой скрепкой.
— Я это не вчера написал, Саша. Видишь, скрепка даже заржавела, видишь след на бумаге? О чем это говорит? О том, что работа выполнена целый ряд лет назад. А это в свою очередь о чем говорит?
— О чем?
— Не хами. Это в свою очередь говорит о том, что идея статьи возникла у меня давно и если я до сих пор решаюсь читать все это — значит мысль выстраданная, из нутра, и от времени не потеряла актуальность.
— Я понимаю.
— Надеюсь, Саша. Плод моих размышлений. Колька, Аскольд то есть, коровники громоздил, длинный рубль выматывал из Нечерноземья, а я сосредоточивался, мыслил. Он взносы выжимал из молодежи, доклады строчил, а я строчил совсем другое. Он получал поездки в Венгрию и квартиры без очереди, а я получал насмешливые ухмылки жены, ее подруг и знакомых. Впрочем, что это я — жалуюсь?
— Да нет.
— Жалуюсь. Какой ты лживый, Саша. Видишь, что человек жалуется, а говоришь «да нет». Тебе бы отказать в доверии, а я не откажу. Знаешь, почему? Пожимаешь плечами? Знаешь, наверно. Остальные еще хуже. Еще лживее, чем ты.
— Спасибо.
Дир Сергеевич махнул рукой: да ну тебя.
— Итак, читаю. «К понятию «империя»». Такое название — чтобы выглядело научно, понимаешь? Хочешь послушать?
— Хочу.
— Да? Тогда ничего не услышишь. Что–нибудь другое прочту.
Дир Сергеевич перебирал бумажки.
— Вот это интересно. Настоящее открытие, если глянуть непредвзято. Но большинство глядит предвзято. Называется статья «Четвертая Пуническая война». Ты, конечно, помнишь, поскольку учился в школе, что войн этих Пунических было ровно три. У меня речь идет о других временах. Не о Риме и Карфагене, а о Москве и Новгороде. Москва, как известно, Рим, хотя и третий, а Новгород в переводе на финикийский означает — именно Карфаген. Согласись, налицо острота исторического прозрения. Война между этими державами имеет полное право называться Пунической. Правда?
