Может быть, и зря перебросил. Он увидел каюту Круцефикса, посреди которой находился гроб с прислоненной крышкой. Девушка, ни жива ни мертва, стояла, обернутая в целлофан. Круцефикс постелил в гроб простыню. Распаковал девушку из целлофана и уложил в гроб. Белую лилию, что она держала в руке, он положил ей на живот. Зажег свечу и прилепил в головах покойницы. Разделся, извлек из саквояжа какую-то книжицу и стал читать, поглядывая печальным взором на ту, что безвременно покинула свет. Текст в книжице был набран готическим шрифтом. Кончив отпевание, Круцефикс достал пакет с землей и высыпал ее на девушку. Затем, порывшись под кроватью, извлек банку дождевых червей и вытряхнул комок в гроб, где черви зашевелились, почуяв запах земли. Немного подумав, Круцефикс принес из ванной кувшин с водой и полил девушку, присыпанную землей лилию и шевелящихся червей. Только убедившись, что ничего не забыл, он лег поверх девушки в гроб и не без ловкости натянул сверху гробовую крышку. После этого у Есаула резко сократился обзор — только стоящий посреди каюты гроб, горящая свеча и подрагивающая крышка.
В каюте Попича наблюдалось совсем иное. Девушка с завязанными глазами выставила вперед руки, топталась по комнате, а Попич в чем мать родила проныривал у нее под руками, забивался то в один, то в другой угол, «аукая», словно грибник в лесу. Эта была игра в «жмурки», которой они предавались самозабвенно, как дети. В своей изобретательности, ускользая от преследования, Попич залезал под кровать, нырял в шкаф, притворялся торшером, изображал из себя унитаз. Всячески обманывал девушку, прикидываясь разными животными, — то по-кошачьи мяукал, то гавкал, то заливался соловьем, то кричал кукушкой. Девушка поддавалась на эти уловки, пропускала его, хватала руками воздух. Наконец Попич допустил просчет — прикидываясь торшером, стал кричать осликом. Девушка изловила его. Сбросила повязку. Несмотря на кажущуюся хрупкость и нежность, скрутила его полотенцем. Кинула на кровать носом вниз и стала стегать шнуром от чайника «Тефаль». «А как делает уточка?» — спрашивала девушка, охаживая ягодицы Попича. Тот вынужден был крякать. «А как делает козочка?» Тот, вздрагивая от шлепков, блеял козой. «А как делает шестисотый „мерседес“?» И Попич с покрасневшей задницей, уже жалея о своей затее, изображал дорогую машину с автоматическим переключением передач, кондиционером, подушками безопасности и пепельницей, где лежало много окурков.
Министр обороны Дезодорантов даже на отдыхе, в окружении дам, не мог забыть о воинском долге. Голый, надменный, держа в руках стек, сидел на стуле, чуть отставив хромую ногу. В каюте звучал марш Преображенского полка. Под бодрые, бравурные звуки девушка выполняла различные приемы. Брала. «на караул». Маршировала строевым шагом. Сдваивала ряды. Рассчитывала слева направо «на первый-вто-рой». Колола штыком. Кидалась короткими перебежками в атаку. Залегала. Выполняла команду «лечь-встать». Метала гранату. Стреляла в кувырке с перевертыванием. Демонстрировала приемы рукопашного боя. Проявляла чудо маскировки. Наконец, убедившись в том, что строевые части готовы к наступлению, Дезодорантов по-суворовски взбил хохолок, вскочил, поднял стек, словно это была сабля, и, оглянувшись на девушку, закричал: «Братцы, вперед!.. Не посрамим матушку Россию!..» С этим криком кинулся штурмовать Измаил. Девушка не отставала от любимого командира. Вместе они преодолели ров, вскарабкались по штурмовым лестницам на стену, сбили неприятеля с позиции и заставили капитулировать, захватив в плен пашу.
В каюте Луизы Кипчак и Франца Малютки творилось невообразимое. Стараясь загладить случившуюся накануне оплошность, Франц Малютка превзошел себя самого. Он раздирал Луизу на части, пронзал ее, четвертовал, вторгался в ее потрясенное лоно со свирепым криком: «А ну, где тут твоя морщинка? Уж я до нее доберусь!» Этот поиск продолжался час и другой. Когда Малютка не нашел желанную морщинку в предполагаемом месте, Луиза приподняла локоть, открыла подмышку, подзывая любимого: «А ну-ка поищи здесь мою морщинку?» Малютка искал так ревностно, что, казалось, будто он хочет оторвать своей суженой руку. «Не нашел морщинку? — вопрошала Луиза. — А ну-ка здесь поищи!» Открывала другую подмышку. Франц Малютка обнаруживал, что и под второй подмышкой у любимой женщиной образовался ход туда, где могла скрываться морщинка. Чем дольше продолжался поиск, тем большее количество ходов открывалось на теле любимой. Она требовала, чтобы Малютка заглянул в каждый ход, проверил, не скрывается ли именно в нем заветная морщинка. Как спелеолог проникает в многочисленные пещеры в поисках настенных изображений, так Франц Малютка погружался во все новые и новые ходы, пока в изнеможении не рухнул, пробормотав: «Лучше одна, но огромная, чем много, но маленьких…» С этими словами забылся. Луиза Кипчак бережно накрыла любимого попоной. Она больше в нем не нуждалась. Вся была покрыта ликующими детородными органами, которые, благодаря рвению возлюбленного, были лишены девственной плевы и издавали таинственные мелодии первобытных времен, когда древние племена прекратили кровопролитные войны, Отъединились вокруг Женщины-прародительницы, обступали ее со всех сторон нетерпеливой толпой, оплодотворяя нерастраченным на войнах семенем. Теперь Луиза чувствовала в себе необъятные силы плодоношения. Была похожа на певицу со множеством поющих ртов. На ирландскую волынку со множеством отверстий, каждое из которых издавало восхитительные звучания. Казалось, в каюте поселился ансамбль кельтской музыки в количестве ста музыкантов. Тоскливая, как вой неутоленного самца, нежно-печальная, как воркование утоленной самки, мелодия доносилась из каюты. Это Луиза Кипчак, с ног до головы покрытая пиздами, славила продолжение рода людского.
Есаул заслушался и не сразу перебросил тумблер, соединивший его с каютой модельера Словозайцева. Увидел девушку, покорно стоящую в стыдливой позе, прикрывающую ладонями низ живота. Кутюрье сидел на кровати, ссутулившись, все в том же розовом трико, и было видно, что он устал. Предшествующее действо обессилило его, он казался потухшим, с вялыми мышцами, поблекшим лицом. Сидя, дремал, не обращая внимания на девушку. Есаул, рассчитывая подсмотреть нечто разоблачительное и ужасное, был разочарован. Перед ним был не злодей, не кудесник, а утомленный фокусник, уставший забавлять публику.
Так продолжалось несколько минут. Затем кутюрье тяжело поднялся, вышел в переднюю и вернулся с алюминиевым кейсом. Поставил на пол, повозился с замком, открыл. Извлек из кейса столовую клеенку с нарядными цветочками и неловко постелил на полу. Указал девушке на подстилку. Та покорно легла, вписавшись в клеенку светловолосой головой, нежными плечами, длинными худыми ногами, на которых поблескивал педикюр.
Словозайцев достал из кейса кусок марли, флаконс прозрачной жидкостью. Пропитал жидкостью биц-и наложил девушке на лицо. Должно быть, это былэфир, потому что она слабо дрогнула и вяло опала, какво сне. Словозайцев достал из кейса шпагат, протянулчерез каюту, повесил на нем небольшие прищепки словно собирался сушить белье. Видно было, что проделанная работа его утомила: ему стоило немалых усилий, чтобы продолжить начатое. Он достал из кейса небольшой, сверкающий белой сталью, ланцет. Прицелился. Мощным ударом вонзил его девушке в грудь. Брызнула кровь, но Словозайцев нажатием пальца умело перекрыл артерию, и кровотечение прекратилось. Словозайцев взялся обеими руками за ручку ланцета и резко потянул на себя. Ткань распалась, в длинном разрезе стали видны нежно-розовые, дышащие легкие, большое темное сердце, голубоватый желудок, малиновая гладкая печень. Словозайцев довел разрез до золотистой кудели лобка, так что стала видна ярко-красная губчатая матка. Он совершил эту операцию привычно и быстро, как патологоанатом, но потерял при этом остаток сил. Некоторое время сидел на полу перед девушкой, вытирая выступивший на лбу пот. Затем продолжил работу.
