Есаул, пораженный множеством открытий, возбужденный ужасными догадками, продолжал исследования. Как разведчик, привыкший сначала извлекать информацию, а потом подвергать ее анализу и обобщению, он испытывал нехватку эмпирических данных. Прозрениям, эвристическим откровениям всегда предшествовало скрупулезное накопление знаний. Слишком велик был риск ошибиться. Поэтому он решил в эту ночь не спать, а продолжить сбор информации.
Он отправился в каюту к Шмульрихтеру, где были установлены мониторы и стекались увлекательные сюжеты, снятые скрытыми камерами. Оператор Шмульрихтер только что сбросил жилетку, удобно расположился в крутящемся кресле перед пультом с тумблерами, пил водку, разбавленную ананасовым соком. Перебрасывал тумблеры, наблюдая, как в каюты входят целлофановые женщины, и галантные мужчины осторожно освобождают их от оберток. Оператор был неприятно удивлен, увидев у себя Есаула:
— Извините, сюда нельзя. Идет съемка, — пытался он воспротивиться вторжению.
— Съемка скрытой камерой запрещена законом, — спокойно возразил Есаул. — Несанкционированное вторжение в частную жизнь влечет уголовную ответственность.
— Вы не имеете права претендовать на эти кадры. Это собственность Луизы Кипчак, — парировал Шмульрихтер.
— Если это будет доказано, то вы и она пойдете под суд за распространение порнографии.
— Что вы себе позволяете! Вы уже далеко не тот, кем были вчера! Ваше время кончилось! — надменно произнес оператор.
Теряя терпение, глядя в упор на длинноносого, похожего на галку, заносчивого человека, ледяным тоном Есаул произнес:
— Послушай ты, хер собачий. Забыл, кто вытащил тебя из-под следствия, когда ты, сука, на деньги ЦРУ, по заданию радиостанции «Свобода» работал в Чечне с террористами, обливая грязью федеральные войска? Забыл, как тебя отпиздили наши «особисты» и передали полевому командиру Исрапилову? Он посадил тебя в зиндан, и бородатые «чехи» сделали тебя классным ясопошником. Чего больше хочешь — в тюрьму за содействие террористам или снова в зиндан к чеченцам?
Шмульрихтер сник, соскочил с кресла, уступая место Есаулу:
— Да я ничего… Смотрите, пожалуйста… Умеете пользоваться тумблерами?.. Может, вам водочки с джу-сом принести из буфета?
— Пошел вон! — цыкнул на него Есаул, и Шмульрихтер бесшумно исчез.
Есаул расположился в кресле, просматривая панель, — каждый тумблер был помечен номером каюты, откуда поступало изображение. Есаул перебросил первый тумблер и оказался в каюте Куприянова. Особая оптика и цветное изображение обеспечивали иллюзию присутствия, так что Есаул отшатнулся, оказавшись почти соучастником действа, от которого становилось не по себе.
На постели, животом вниз, лежала девушка, абсолютно нагая, но в строгих очках, делавших ее, похожей на классную даму. В руках у нее был свежий номер «Новой газеты», где печатался комплиментарный очерк о Куприянове. Девушка читала очерк вслух, с выражением. Сам же натуральный Куприянов, голый, робея, подступал к девушке сзади, перекидывал через нее крупную волосатую ногу, пытаясь ее незаметно оседлать. Девушка изумленно прерывала чтение и оглядывалась. Это раздражало Куприянова, он сердился, делал девушке нарекание, снова заставлял читать. Сам же подкрадывался сзади, заносил ногу, стараясь сесть ей на спину. Девушка вновь оглядывалась, прерывая чтение. Так повторялось несколько раз. После чего раздосадованный неудачами Куприянов зарыдал и скрылся в ванной. Сцена была душераздирающей. Не оставила Есаула равнодушным. Не злой по природе человек, он испытал к сопернику сострадание.
Перебросив тумблер, Есаул оказался в каюте посла Киршбоу. Зрелище было завораживающим. Барышня разметалась на открытой постели, притворялась спящей, словно «Венера» Джорджоне. Посол, в одних носках, открыл чемоданчик, наполненный живыми французскими улитками. Брал моллюсков и пересаживал на тело красавицы. Улитки расползались по нежному телу, словно по листьям огородных растений. Медленно двигались по животу, груди, шее, переползали на бедра и лобок. Посол, как опытный гурман, отрезал дольки лимона, прицеливался, выдавливал несколько капель на ползущую улитку. Та замирала, обожженная кислотой, прятала в раковину влажный язычок и чуткие рожки. Посол тут же снимал ее с тела девушки, ломал хрупкий панцирь и выпивал моллюска. Жмурился от наслаждения — таков был вкус сочной мякоти, пропитанной лимонным соком, согретой нежной теплотой девичьего тела. Есаул пожелал послу приятного аппетита и перебросил тумблер.
В каюте губернатора Русака шла не столь безобидная забава. Русак, голый, мускулистый, оскалившись и растопырив усы, держал на поводке рычащего пса, который обнажил блестящие клыки, брызгал слюной, набрасывался на девушку, а та истошно визжала, закрывая заплаканное лицо руками. Затем девушка без чувств упала на живот, и тогда Русак оттащил пса, посадил на цепь, а сам кинулся на девушку и начал ее кусать. Хрипел по-звериному, вонзал зубы в бездыханное тело, изображая свирепого кобеля. Псина из зависти к хозяину билась на цепи, ненавидяще гавкала, брызгала слюной. Русак, насытившись истязанием, отваливался к стене. Наблюдал, как девушка медленно приходит в чувство. Едва она открыла глаза, как Русак вновь спустил кобеля с цепи, и садистское развлечение продолжалось. Есаул с отвращением наблюдал за губернатором, который странным образом — мускулистым телом, энергичными конечностями, звериным оскалом и сиплыми звуками — повторял своего цепного друга. Что-то родственное, кровное было в обоих. Эти сходство и родственность отметил про себя Есаул, предполагая позже обдумать странную деталь.
Добровольский по-стариковски развратно чмокал губами, щурил сальные глазки, оглядывал со всех сторон стоящую перед ним красавицу, как на невольничьих рынках Востока богатые сладострастники оглядывали печальных и покорных полонянок. Открыл баночку с «тигровой мазью», подцепил крючковатым пальцем и нанес на девичий живот мазок золотистого вещества. Стал растирать, массировал, вдавливал мазь в нежный живот, бедра, целомудренную грудь. Мазь начинала действовать, тело розовело, по нему разливался жар. Девушка оживала, глаза ее начинали блестеть, уста раскрывались, и вся она казалась розовым бутоном, готовая распуститься в пламенный цветок. Добровольский отводил ее в душ, ставил'цод холодную воду. Жар остывал, девушка сникала, бессильно под струями воды опускала руки. Добровольский вытирал ее махровым полотенцем, выводил из душа. Снова наносил на девичий живот «тигровую мазь». Растирал, нежил, причмокивал языком, жадно оглядывал розовеющий живот, возбужденные груди, трепещущие колени и бедра. Девушка начинала страстно дышать, тянулась к Добровольскому, старалась к нему прильнуть. Но коварный старец отводил ее в душ, окатывал холодной водой, и она сникала, остывала, безжизненно опускала плечи. Так длилось до той поры, покуда с девушкой не случилась истерика. Когда в очередной раз Добровольский повлек ее в душ, °на дико захохотала, упала на пол, стала кататься, издавая вопли и визги. Видимо, этого и добивался искусный в любви старец. Запах тигра, шум водопада, истошные вопли джунглей разбудили в нем дремлющего орангутанга, чьи семенники были пришиты ему знаменитым доктором Дебейки. На глазах стал превращаться в страшную косматую обезьяну. Поддерживая руками свое тяжеленное фиолетовое полено, на кривых ногах, скаля зубы, свирепый и беспощадны]! к соперникам, двинулся к самке, чтобы произвести от нее потомство. Все дальнейшее было столь ужасно, что Есаул перебросил тумблер.
