— Твоя Луизка лежит в кровати Куприянова в каких-то перьях, и этот херов певец, этот Робертино Лоретта спит, положив на нее свою волосатую ногу.
— Как ты сказал? — Франц Малютка, мгновенно свирепея, воззрился на Есаула красными кабаньими глазками. — Как смеешь оскорблять мою жену? Не посмотрю, что ты мне названый брат, и так тебя двину, что твоим именем назовут теплоход.
— Франц, я спас тебе жизнь во время медвежьей охоты. Теперь я спасаю твою честь. Садись и смотри.
С этими словами Есаул вставил кассету в «видак» и предоставил Францу Малютке испытать всю ужасающую муку ревности.
Вначале каюта оставалась пустой. В поле зрения скрытой камеры попадал край широкой кровати под балдахином, стол, уставленный яствами, брошенный на пол ковер. Затем появился Куприянов, слегка пошатываясь от наркотических благовоний, и стал стаскивать с себя пиджак. Следом в каюту проскользнула гибкая, струящаяся, как змея, Луиза Кипчак и помогла Куприянову совлечь дорогой пиджак.
— Ты зачем здесь оказалась? — изображая изумление, произнес Куприянов.
— Аркаша, ты так упоительно рассказывал о своей птичке Сити, о том, как вы вместе музицировали. Мне захотелось попеть с тобой. — Луиза Кипчак ластилась к нему, между делом расстегивая его великолепный брючный ремень.
— Но разве ты поешь? — изображал недоумение Куприянов, освобождаясь от мешавших штанов.
— Как целая стая птиц. — Луиза Кипчак, как бы между прочим, в состоянии легкой забывчивости, сбрасывала свое платье.
— Да ты и впрямь одна можешь заменить целый хор девушек. — Куприянов с острейшим любопытством рассматривал восхитительное тело гостьи, усыпанное с ног до головы очаровательными приоткрытыми губками, которые, казалось, издают мелодичные звуки.
— Ты будешь солировать, мой дорогой, а мы станем тебе подпевать.
— Сначала я должен выпить сырое яйцо. — Куприянов достал из шкафа яйцо, разбил о край стола, вылил содержимое в свой широко раскрытый зев. Страстно проглотив, издал баритоном сочную руладу. — По-моему, я готов.
— Но и нам всем нужно прочистить горлышко, — произнесла Луиза Кипчак, приподнимая обе руки и показывая свои поющие подмышки, отрывая от пола поочередно босые стопы, демонстрируя их вокальные возможности. Куда бы ни падал изумленный взгляд Куприянова, повсюду навстречу ему тянулись милые губки, раскрывались мелодично взывавшие рты. — Милый, достань свое «бельканто» и прочисть нам всем горлышко.
Куприянов не заставил себя долго ждать. То, что музыкально образованная Луиза Кипчак назвала «бельканто», мгновенно было пущено в дело. Так в католических соборах опытный настройщик чистит трубы органа, проникая в самую глубину звучащего ствола, извлекая из него неповторимый, ему одному свойственный звук. Луиза Кипчак откликалась на каждое прикосновение настройщика особой музыкальной нотой, меняя октавы, переходя с регистра на регистр. Для чего ей постоянно приходилось изобретать позы, — делать то «мостик», то «ласточку», то растягиваться в «шпагат», то совершать легкие подпрыгивания. Наконец все горлышки были прочищены, обрели природный, мелодичный, ничем не замутненный звук. И тогда Куприянов, напоминая обнаженную античную статую Зевса, и Луиза Кипчак, стройная в талии, с округлыми бедрами, словно Венера, запели. Он — мощным, исполненным свежести баритоном, а она — многоголосо, на все лады, создавая иллюзию великолепного консерваторского хора. Концертный номер, который они исполняли, был романсом Шуберта «Мельница». Куприянов, расправив плечи, выгнув грудь, сцепив перед грудью ладони, раскрывал зев, выдыхая: «Колеса, колеса!.. Колеса, колеса!..», и все тонуло в хоре дивных женских голосов.
Эта сцена тяжело досталась Францу Малютке. Он взревел:
— Луизка, блядище!.. Пригрел змею!.. Аркашка, кобель!.. Яйца отрежу!.. — Он порывался вскочить и мчаться в каюту Куприянова, чтобы мстить за поруганную честь. Но Есаул его удержал. Между тем в каюте Куприянова действо продолжало развиваться.
— Знаешь что? — Луиза Кипчак пресытилась пением и решила поразвлечь своего нового обожателя. — Давай я тебе покажу, как утешались в любви мои мама и папа. Я часто наблюдала за ними в замочную скважину, и теперь, когда меня посещают воспоминания детства, я вижу их молодыми и счастливыми.
— Давай, — согласился Куприянов. — Мне дорога память о твоем знаменитом отце.
Вслед за этим были явлены номера, которым позавидовали бы артисты цирка и каскадеры смертельного риска. Во-первых был воспроизведен номер с горящим обручем. Причем, пролетая сквозь него, голый Куприянов получал сильнейший удар подсвечником в зад и падал в таз с холодной водой. За что получал вознаграждение в виде поцелуя. Затем следовала верховая езда. На спину голого Куприянова, задом наперед, усаживалась Луиза Кипчак. Вставляла в нежное место скакуна пылающую свечу, пришпоривала пятками, и бедняга, чувствуя, как подбирается пламя к ягодицам, носился по комнате. После этого следовал аттракцион, называемый «Без воздуха». Куприянов спиною ложился на пол. Луиза Кипчак плюхалась ему на лицо ягодицами, лишая всякой возможности дышать. Куприянов терпел, Луиза Кипчак засекала время. Страдалец, задыхаясь, начинал ерзать, сучил ногами. Неумолимая красавица продолжала сидеть, поглядывая на секундомер. Наконец на третьей минуте, Куприянов вырывался из-под нее, шумно дышал, напоминая выпрыгнувшего на поверхность океана кита. Последний номер назывался «Дьявольский бильярд». Луиза Кипчак набрасывала ремень на набухшие, переполненные семенем гроздья Куприянова, подтягивала поводок к люстре. Палкой метко ударяла в многострадальные гроздья с криком «Рокамболь», а несчастный Куприянов должен был терпеть, иначе тяжелая люстра от неосторожного рывка могла упасть ему на голову.
Эту часть видеозаписи несчастный Франц Малютка перенес, как самец гориллы, которого отсаживают от любимой самки в соседнюю клетку, а к той подпускают похотливого соперника. Бедняга вскакивал, норовил разбить видеомагнитофон, пальцами пытался разорвать себе рот, а потом со стоном упал на кровать, где у него случился микроинфаркт.
Есаул, преследуя жестокую цель, неумолимо продолжал прокручивать запись.
После часа увлекательных номеров, авторство которых принадлежало старшему поколению, Луиза Кипчак предложила Куприянову:
— Аркаша, хочешь я покажу тебе игры, в которые мы пускаемся с Францем Малюткой? Думаю, тебе будет небезынтересно узнать.
— Учиться никогда не поздно, — утомленно ответил Куприянов, извлекая из нежного места огарок свечи.
Первая игра называлась «Жмурки». Луиза Кипчак лифчиком завязала Куприянову глаза. Сама же, жеманно изгибаясь, перемещалась по комнате, издавая призывные курлыканья. Куприянов с разбегу должен был по звуку отыскать ее и вонзиться. Это удавалось далеко не всегда. Неудачник напоминал корабль, ведомый ослепшим капитаном. Врезался бушпритом то в стену, то в зеркало, то в накрытый яствами стол, сметая мощным, окованным медью тараном жареных куропаток, рыбный балык и заливное. Луиза Кипчак только смеялась, продолжая ускользать от ослепленного циклопа, лишь изредка, играя в поддавки, позволяла овладеть собой. Следующая игра называлась «Подушечка». Луиза укладывалась на спину в вольной позе, закрывая свои бриллиантовые россыпи пуховой подушкой. Куприянов же, демонстрируя свирепую страсть, должен был пробиться к ее бриллиантам через подушку, пронзить яростной и огненной силой. Подушка рвалась, из нее сыпался пух, а Луиза Кипчак оставалась неуязвимой. Третья игра называлась: «Хрустальные подвески». Куприянов повисал на хрустальной люстре. Луиза Кипчак, держа его за мощный выступ, начинала раскручивать. Он крутился, люстра сверкала хрусталями, превращалась в сжатую пружину. Луиза Кипчак отпускала Куприянова. Тот начинал бешено вращаться в обратную сторону, мелькая своим ятаганом. Луиза подносила к нему бокалы, радуясь тому, как ятаган ударяет в бокал, переламывая хрустальные ножки. Еще одна, небезопасная игра называлась «Утюг». Изделие фирмы «Тефаль» включалось в розетку и подкладывалось под спину лежащего Куприянова. Сверху усаживалась Луиза Кипчак, предлагая поверженному другу, с накаляемым под спиной утюгом, добиться экстатического взрыва раньше, чем утюг сожжет спину. Куприянов торопился что было мочи. Утюг нестерпимо раскалялся. Коварная Луиза Кипчак всячески препятствовала естественному ходу событий, пока наконец чудо не совершалось. Куприянов с животным ревом вскакивал, фонтанируя, словно петергофский «Самсон», а на спине его дымился пахнущий грилем утюг.
